На кухне мисс Элизы

Стены и потолок изначально выкрашенной в голубой цвет кухни почернели от дыма. С узких балок под потолком свисают связки лука, копченые окорока, пучки сухого шалфея и лавра, гирлянды красного перца чили. Вдоль одной стены выстроились бочки и ящики, у противоположной стоит огромный буфет, заставленный кастрюлями и сковородками, всевозможными медными формами, блюдами разной величины, крышками, дуршлагами, терками, щипцами для сахара, жестянками для специй, формочками для печенья, ситами. На столе высятся штабеля деревянных досок и противней, разнокалиберные ножи и скалки, рулон ткани для процеживания.

Сквозь узкое окошко под потолком, за которым мелькают башмаки проходящих по мостовой людей, пробивается сумрачный вечерний свет. Это темное логово ничем не напоминает просторную, хорошо проветриваемую кухню в Бордайк-хаусе, где мирно уживаются разные запахи. Здесь, в душном ограниченном пространстве, они соперничают и вытесняют друг друга. У меня на кухне тоже только одно окно, выходящее на север, и я всегда держу его открытым для проветривания. Здесь оно не больше рыбного котла и закрыто толстой решеткой. По стенам текут испарения, и вся комната напоминает раскаленную печь — жаркую, сырую, душную.

— Кто у меня на кухне? — раздается голос с ярким французским акцентом, и в дверях появляется шеф-повар Луи собственной персоной. Следом входит служанка с ящиком угля. Несмотря на царящий в кухне полумрак, невысокая фигура шефа отбрасывает длинную тень.

— Это я, мисс Актон, — отвечаю я, надеясь, что ему знакомо мое имя.

Ведь должны же были его уведомить о нашем прибытии, как всю остальную прислугу, что выстроилась нас приветствовать?

Он осматривает меня с ног до головы, точно не понимает, как я сюда попала: через черный ход или парадную дверь, после чего засовывает руку в густую шевелюру цвета воронова крыла и говорит:

— Mais oui, мисс Актон.

Я впервые за десять лет слышу французскую речь, и у меня на секунду перехватывает дыхание, но тут я замечаю его передник, испачканный кровью и жиром. Странно, что он не удосужился надеть чистый.

— У вас на кухне нечем дышать. Прислуга может угореть, и вы вместе с ней, — произношу я, выдерживая его пренебрежительный взгляд. — Если не возражаете, я загляну в кладовые.

— Возражаю, — нагло заявляет он.

Девица поднимает глаза от печки, куда насыпала уголь, и прыскает в рукав.

Я выпрямляюсь во весь рост и поднимаю голову.

— Отлично, Луи. Тем не менее должна предупредить, что когда я стану миссис Арнотт, вам придется терпеть мое присутствие на кухне.

— Хозяин называет меня шефом, — говорит он. — Попросил бы следовать его примеру, если вас не затруднит.

Служанка вновь сдавленно хихикает и убегает. Я киваю, потрясенная их наглостью. Интересно, в Лондоне у всех так?

— Прошлая мадам Арнотт сюда не ходила.

Луи вновь проводит рукой по волосам. У него под ногтями черные каемки, а кончики пальцев — серовато-коричневые, как если бы он работал с красной капустой. Меня так и подмывает сделать ему замечание, что трогать руками волосы негигиенично, но я сдерживаюсь. Вот когда выйду замуж…

— Я намерена здесь все поменять, — осторожно промокая струйки пота, стекающие по вискам — не то от жары, не то от его наглости, — говорю я.

— Англичанки не умеют готовить, — заявляет он. — Вы, женщины, учитесь рисовать миленькие картинки, играть песенки на рояле и говорить на моем языке, а не готовить.

Я знаю, что надо развернуться и уйти, только проклятые ноги почему-то приросли к полу.

— Английская еда кошмарна, — лениво протягивает он. — Как вы думаете, почему лондонские джентльмены обедают в тавернах, ресторанах и клубах? Готовить умеют только французские шефы. Мы — художники. Понимаете? Художники!

Я наконец обретаю дар речи.

— Не могу с вами согласиться. Когда я стану здесь хозяйкой, то буду проявлять значительный интерес к питанию мистера Арнотта.

Я впервые не чувствую радости и удовлетворения, произнося слово «хозяйка».

— Вы, англичане, не понимаете… вкуса. Не знаете толка в еде. Сплошной уксус и кайенский перец. Только бы скрыть свое неумение готовить. Вы можете только травить людей.

Он поднимает грязные руки к горлу и делает вид, что задыхается, затем смеется.

— Я должна вернуться к мистеру Арнотту, — говорю я, отчаянно желая глотнуть свежего воздуха и трясясь от злости в своем новом платье, новой шляпке, новой накидке и перчатках.

Он отвешивает поклон:

— Au revoir, Mademoiselle.

Я разворачиваюсь и, дрожа от негодования, поднимаюсь на два лестничных марша. Мистер Арнотт с мамой обсуждают, как будут смотреться в малой гостиной парчовые шторы.

— Чего бы мне хотелось, — признается ей мистер Арнотт, — так это расписать потолок золотыми херувимами, восседающими на раскидистых ветвях английского дуба.

Он указывает на потолочную розетку и вдруг замечает на пороге меня.

Поправляя манжеты, чтобы не показать своего смятения, я говорю, что встретила шефа.

— Несносный тип, правда? Я стараюсь не вмешиваться в его работу, как и моя покойная супруга. Зато готовит он изумительно, как вы сами убедитесь сегодня вечером.