На кухне мисс Элизы

Джек стучит себя кулаком по лбу и исчезает в длинном белом коридоре. Как красиво, когда все такое белое, будто на небесах. Я теперь ни за что не попаду на небеса — слишком много вру. Когда Джек уходит, я проскальзываю к двери на кухню и смотрю через щель между дверными петлями. Месье Сойер смеется, красный берет подпрыгивает. У длинного стола стоят повара: нарезают овощи, смешивают, раскатывают тесто. Другие работают у огромной плиты, от которой не идет дым. Помешивают варево, встряхивают кастрюли, пробуют еду, набирая в длинные деревянные ложки. Я представляю себя среди них, с ног до головы в белой одежде. Какое счастье — изо дня в день приходить в это прекрасное место, где больше еды, чем может присниться в самом удивительном сне.

Джек возвращается с полотняным мешком, который пахнет засохшей кровью.

— Это папе. Кетчуп, пикули и апельсиновые пышки, оставшиеся от завтрака.

Мне хочется высказать, как я горжусь братом, работающим в таком райском месте, хозяин которого носит красный бархатный берет и держит рыбу в ящиках со льдом, но слова застревают в горле большим твердым комом. Гордость. Зависть. Печаль. Благоговение. Все разом наполняет грудь, и я не могу произнести ни слова.

— Ты чуток поправилась, — говорит Джек и добавляет, опустив голову: — Я пока что не могу передать папе денег, Энн. Плату за комнату удвоили, ничего не остается, но я буду посылать, как только найду жилье подешевле.

Когда он это говорит, у меня появляется чувство, что меня раскатали скалкой, будто кусок теста. Из меня словно выпустили воздух. Скоро зима, и от того, что я буду воображать себя шефом, ничего не изменится. Как и от того, что я буду представлять себя в великолепном доме мистера Арнотта, в миллионе миль от того места, где должна находиться. Потому что папа теперь только на мне.

Глава 37 Элиза Седло барашка с подливкой

Мать спит, как младенец, а я всю ночь ворочаюсь в кровати под ее храп. Обрывки моей, так сказать, полемики с шефом мистера Арнотта эхом звучат в голове, мысли разлетаются в разные стороны, меня словно уносит могучий, головокружительный водоворот. «Англичанки не умеют готовить… у нас нет вкуса… только кайенский перец да уксус… учили рисовать картинки, а не готовить еду…».

Его сердитое лицо, чужое и в то же время до странности близкое, плывет перед глазами. Наконец я впадаю в прерывистое забытье и вижу во сне, что вернулась во Францию и занимаюсь любовью с ним, шефом, под рыночным прилавком, заваленным инжиром. Я просыпаюсь вся в липком поту, терзаемая укорами совести. Мать еще спит, но в окне брезжит золотисто-розовый свет, а я обычно встаю до восхода солнца.

Я поспешно одеваюсь, умываю лицо из фарфорового кувшина и спускаюсь по скрипучей деревянной лестнице. Я решила посидеть в библиотеке, сочинить стихи и преподнести мистеру Арнотту на обеде в честь нашей помолвки. Я посчитала, что этот жест станет хорошим началом честного разговора о моих поэтических устремлениях.

Однако мои ноги обретают собственную жизнь и несут меня мимо двери в библиотеку к каменным ступеням, ведущим на кухню. Ничто не разрушает заклятия: ни скрип водяной колонки, ни грохот угля, ни хлопанье двери, ни звон посуды. Я прохожу мимо угольного чулана, винного погреба, кладовой дворецкого. Мимо прачечной, кладовых и буфетной, погруженной в полумрак.

Неожиданно раздается голос: чуть насмешливый, пытливый.

— Что вы здесь делаете, мадемуазель Актон?

Он стоит в дверном проеме, сложив руки на груди, и вопросительно смотрит на меня. Заклятье разрушено. Как я здесь оказалась? Почему я не в библиотеке? Я разворачиваюсь, напрасно пытаясь найти слова, которые объяснили бы мое присутствие на кухне в столь ранний час. Он заговаривает первым.

— Желаете посмотреть, как я готовлю завтрак хозяину?

— Да, — киваю я. — И еще я хотела видеть свою горничную, Энн.

— Ах, горничную. Ваша Энн уже ушла искать своего брата.

Его глаза шарят по моему телу, медленно и нагло, и я понимаю, что должна поставить его на место — как будущая хозяйка. Пока не поздно.

— Очень хорошо.

Я смотрю в пол. Нужно собраться с духом, подняться по лестнице и найти библиотеку. Но его голос обладает необъяснимой притягательной силой. От одного взгляда на его пухлые, чувственные губы на меня обрушивается лавина воспоминаний о Франции, о былой любви, о неукротимой страсти. Темные глаза откровенно рассматривают мою грудь.

— Извините за вчерашнее, мадемуазель Актон. Я слишком грубо отозвался об англичанках.

Теперь он смотрит мне прямо в глаза.

— Вы частично правы, — говорю я, стараясь не отводить взгляда. — Нас действительно не учат готовить, а только развлекать мужчин пением и игрой на фортепиано. Я много лет руководила школой для девочек из состоятельных семей и теперь страшно жалею, что не учила их готовить.

Глаза с тяжелыми веками приоткрываются чуть шире. Он сердито тычет в меня пальцем.