На кухне мисс Элизы

— Когда вы едите мои соусы, то как будто высасываете мозговую кость жизни, да? — сверкает глазами Луи. — И чувствуете животную радость, правда?

Мне хочется сказать, что еды было слишком много и мы объелись, но его страсть завораживает меня, и я лишь киваю.

— У вас, англичан, только один соус: масло. Ничего, кроме масла. А у меня — много разных. Каждый из них останавливает время, и в эту минуту ты по-настоящему живешь, телом и душой.

Он замолкает и ударяет себя в грудь.

— Это — мое искусство. Дарить радость жизни, несмотря на смерть, что щелкает челюстями.

Он наклоняется ко мне и проводит пальцем по щеке. Меня будто пронзает молнией, сквозь тело проносится дождь алых искр.

— Вы испачкались, — непринужденно роняет он. — Так, теперь суп. Секрет моего супа — в свежих листьях щавеля, к которым нужно добавить чуточку сахара, чтобы уравновесить кислоту. А в бульон я кладу корень петрушки, много. И взбитые желтки со сливками, в самом конце. И только серебряная ложка.

Я пытаюсь сосредоточиться на его словах, на уроке, а сама все еще дрожу от его прикосновения, от ударившей в меня молнии. Откуда-то издалека доносится звон крышки от кастрюли, упавшей на каменную плиту. Я распахиваю глаза и моргаю, подобно человеку, очнувшемуся от транса. Что я здесь делаю? О чем, ради всего святого, я думала?

Все еще ошеломленная, я разворачиваюсь и бормочу извинения. Ускоряю шаг, взлетаю по лестнице и падаю в кресло в библиотеке. Меня трясет, во рту пересохло. Перед моим мысленным взором возникает Луи. Обнаженный. У него гладкие смуглые бедра цвета лесного ореха. Я изо всех сил трясу головой, чтобы развеять наваждение. Нет, нет, нет! Я не должна! Это невозможно! Я в панике шарю глазами по комнате, сама не понимая, что ищу. Наверное, ключ. Чтобы крепко запереть этот ящик Пандоры.

— Что с тобой, Элиза? — сердито спрашивает появившаяся на пороге мама, снимая шляпу.

— Хорошая жена, — хриплю я. — Суп хорошей жены.

Закрываю лицо руками и начинаю плакать.

Глава 38 Энн Невинная ложь

Мы вернулись в Бордайк-хаус раньше, чем планировали. Мисс Элиза заболела, у нее подскочила температура, и встревоженная мадам решила увезти ее домой.

Лежа в кровати в нашей мансардной комнатке, я поведала Хэтти о своих лондонских приключениях. Правда, ее интересовало только одно: что со свадьбой? Я все равно рассказала ей о хозяине Джека и о том, в каком чудесном месте он работает и какое там все белоснежное. А еще о грязи на улицах Лондона, о том, как заигрывали со мной лакеи, а у меня даже сердце не дрогнуло, хотя кухонная прислуга говорит, что лакей — завидная добыча. Я все это выложила, а она только и спросила, есть ли у мисс Элизы теперь кольцо и приходила ли лондонская портниха снимать мерки для свадебного платья.

В конце концов разговор угасает, и я отворачиваюсь к стене. И тут она выстреливает в меня самым неожиданным вопросом.

— Скажи, Энн, отчего мисс Элиза сделала тебя своей любимицей?

— С чего ты взяла? — удивленно отвечаю я. У нее просто нет других служанок, вот и все.

— Нет, — упирается Хэтти. — Дело не в этом. Она тебе о стихах рассказывает, и так быстро перевела из буфетной на кухню, и купила новые башмаки с кожаными подошвами.

— Просто мои совсем развалились, — тихо говорю я.

Ведь ясно же, что мисс Элизе было стыдно за мои башмаки, создающие неблагоприятное впечатление о Бордайк-хаусе.

Не обращая внимания на мои слова, Хэтти продолжает:

— И его преподобие Торп приходил говорить о тебе. И в дом мистера Арнотта в Лондоне ездила ты, а не я, хотя я работаю у мадам уже два года, а хозяйка здесь она.

— Наверное, потому что я тоже поеду в Лондон, — осторожно произношу я, чтобы не задеть Хэтти.

— Нет, тут что-то не так, — решительно заявляет она. — Я видела, как она на тебя смотрит. Это ненормально.

Когда она произносит эти слова, я чувствую что-то непонятное: смущение и удовольствие, свернувшиеся в клубок, как еж, мягкий и в то же время колючий.

— Что ты имеешь в виду?

Не успев договорить, я начинаю жалеть о своем вопросе. Ведь мисс Элиза — моя, и я не хочу, чтобы на нее бросили тень ревнивые слова Хэтти.

— Ненормально, когда леди так привязывается к прислуге. Ты у нее без году неделя.

Я теряюсь: откуда мне знать, как должна леди относиться к прислуге, а в душе радуюсь, что я для мисс Элизы — особенная, и это понимает даже Хэтти. Я прижимаю колени к груди под тонкой простынкой и улыбаюсь.

— Ненормально, — повторяет Хэтти.

— Наверное, это потому, — очень тихо и осторожно произношу я, — что у нее нет своих детей.

Хэтти фыркает в темноту.

— А может, ей просто меня жалко. Потому что у меня отец калека и… нет матери.

— Все равно странно.

Хэтти тяжело переворачивается на другой бок, так что сетка кровати издает протяжный стон. Наступает тишина, лишь звучит в ушах мое вранье о маме. «Ложь порождает ложь», — говорю я себе, а через эту мысль уже пробивается другой голос, подлый и гадкий, убеждающий, что в моей лжи нет ничего плохого. Просто так легче.