На кухне мисс Элизы

Глядя на Энн, я задумываюсь, как было бы славно, если бы она не знала так хорошо свое место, и мы могли вместе похихикать на мамин счет. Как сестры, как подруги. Жаль, что Энн слишком почтительна, слишком покорна, чтобы перейти границы. Бывают времена, когда нападает тоска, и я отчаянно нуждаюсь в друге. Жизнь с мистером Арноттом поставила бы крест на моем одиночестве. Разве смысл брака не в том, чтобы спастись от одиночества? Не совершила ли я ужасную ошибку?

Пока я размышляю, возвращается мама. Ее подбородок дрожит.

— Твой отец воспитывал тебя, чтобы ты стала настоящей леди, женой такого человека, как мистер Арнотт. — Из ее горла вырывается рыдание. — А теперь я должна написать Джону, что этого не будет, что он должен вести жалкое существование в Кале, и мы так и будем принимать жильцов, а твои сестры должны оставаться в услужении. Как ты могла, Элиза? После всего, что он потратил на твое образование…

Я продолжаю резать листья шалфея. «Холодное, как камень, сердце живет лишь только для себя»… Всплывающие в памяти старые строки уносятся прочь, сменяются новыми… «Гигантским облаком стыда… окутана твоя звезда…»

Начинает кружиться голова, и я откладываю нож, чтобы не пустить себе кровь.

— Как ты могла? — повторяет мать. — После всего, что мне пришлось пережить… Я только потому заставила себя встать с постели, что сегодня годовщина смерти Люси.

Меня пронзает острое чувство вины. Какая же я черствая! Я была так поглощена собой, своей миссией, что даже не подумала, как больно маме. Я тянусь погладить ее по плечу; она отстраняется.

Я мысленно возвращаюсь к событиям, что произошли более двадцати лет назад. Леденящий душу пронзительный визг, который я приняла за крик чайки. Мама бежит вниз по лестнице, тряся Люси, как тряпичную куклу. Голова сестренки безжизненно болтается на плечах. Два темных провала глаз. Тоненькие ручонки безвольно повисли вдоль тела. За мамой, поскальзываясь на крашеных ступенях, с трудом поспевает нянька, воющая от страха. Я, не обращая внимания на грозящую разорваться грудную клетку, со всех ног мчусь за папой в пивоварню. Мы опоздали. Когда мы вернулись, мама так крепко прижала Люси к себе, что невозможно было понять, дышит ли сестренка. Мамины слезы текли по детской головке, а нянька стояла и смотрела. На ее переднике, чепце, на рукавах и манжетах желтели следы рвоты.

— Ты могла спасти Люси, — сглатывает мама. — Ты была с ней. Ты могла помешать няньке напоить ее лошадиной дозой опиумной настойки.

— Нет, мама, — спокойно отвечаю я. — Мне было двенадцать лет. Произошла ужасная трагедия, ошибка. Давай не будем об этом.

Воспоминания так явственны, что я, кажется, чувствую запах рвоты моей маленькой сестрички.

Мамина верхняя губа дрожит, подбородок трясется. Я беру ее руку, сморщенную и покрытую венами, и мне вдруг становится ее жаль. Не такую жизнь обещал ей мой отец. Я вспоминаю наш дом в Ипсвиче: огромная библиотека, картины и зеркала в красивых позолоченных рамах, бархатные портьеры, серебряная посуда и канделябры, мебель красного дерева, инкрустированная перламутром, дорогие турецкие ковры. Теперь все это украшает дома людей, которым повезло больше. Мне выпала возможность вернуть маме эту жизнь, а я отказалась.

У нее вытягивается лицо.

— Как мы теперь будем жить в одном доме, если я не смогу тебя простить?

— Как-нибудь. Ты должна верить в мою книгу. Обещаю, она станет нашим спасением.

— Ненавижу твои проклятые книги!

— Он все равно на мне не женился бы, мама. Правда рано или поздно выплыла бы наружу.

— Другие как-то выходят из положения. Ты упряма и вечно лезешь в драку, Элиза.

Она прикладывает к уголку глаза платок:

— Наверное, я поеду жить к твоему брату на Маврикий.

Я знаю: она просто хочет уязвить меня, и молчу. Провожаю ее в комнату и взбиваю подушку, однако она требует, чтобы я усадила ее за туалетный столик и принесла бумагу, перо и чернила. Я умоляю позволить мне написать папе и объяснить, почему я отказалась от замужества. Она отвечает, что напишет сама.

При виде того, как мать пытается открыть чернильницу, мне становится не по себе. Она такая маленькая, увядшая, кожа на лице висит морщинистыми складками, пальцы искривлены в суставах. Это из-за меня она состарилась раньше времени. Я подтолкнула ее к могиле.

— Можешь забрать свои стихи. Теперь, когда ты осталась старой девой, нет смысла их прятать.

— Спасибо. Где они?