На кухне мисс Элизы

— Я не знала, — отзываюсь я, вспоминая туши, что видела на мясном рынке, с копытами, пораженными грибком, облысевшей шкурой и следами болезней.

Я хочу подробно расспросить гостью о еврейском магазине, как вдруг она резко меняет тему, и я моментально забываю о мясе и обо всем, что с ним связано.

Она наклоняется ко мне, блестя глазами:

— У меня идея по поводу того, что вам следует написать.

Она открывает веер и закрывает его так порывисто, что свечи в канделябре начинают мигать, а над серебряным кофейником, сахарницей и кувшинчиком для сливок пляшут тени. Создается впечатление, что стол ожил, точно вместо льняной скатерти он покрыт мерцающими потоками ртути.

— Догадываетесь, о чем я думаю? — спрашивает она.

Я качаю головой.

— Вы упоминали о книге стихов. — Она умолкает, кладет веер на стол и окидывает меня проницательным взглядом. — Мне бы очень хотелось ее увидеть.

— Она больше не продается, — бормочу я, вовсе не уверенная, что хочу показывать ей свои стихи.

Мне кажется, что они теперь не мои. Это уже не я. А я хочу, чтобы леди М. видела меня такой, какова я сейчас.

— Неважно, — взмахивает она рукой. — Я думала не о поэзии.

— Вот как?

У меня внутри что-то вспыхивает. Где-то в глубине моего существа зарождается странное чувство, которое проходит сквозь все тело — какое-то неясное беспокойство.

— У меня есть подруга, — продолжает она, устремив взгляд в полутьму. — Смелая, отважная женщина. Ее зовут мисс Келли.

Я молчу, потому что не знаю никакой мисс Келли. Ни поэтессы, ни кулинарной писательницы.

Леди Монтефиоре наклоняется еще ближе ко мне, так что ее роскошные изогнутые брови и нарумяненные щеки оказываются в нескольких сантиметрах от моего лица.

— Мисс Келли — актриса. Из театральной семьи. У нее свободные и независимые взгляды, как и у вас.

Мои глаза слегка расширяются. Леди М. нетерпеливо теребит нитку жемчуга у себя на шее, ожидая, когда я заговорю.

— Актриса? — эхом отзываюсь я.

Я слышала о лондонских театрах и об актрисах. Сплошные непристойности и пошлость.

— Она открывает в Лондоне, в Вест-Энде, театр и школу Драмы. Будет учить девушек драматическому искусству. Ей нужны новые пьесы.

Леди М. берет со стола веер, обмахивается и вновь закрывает.

— Все чрезвычайно респектабельно: ее покровитель — герцог Девонширский.

Она делает эффектную паузу и впивается в меня взглядом.

— Вы не думали написать пьесу?

— Мне еще много лет работать над кулинарной книгой. А когда закончу, у меня уже появилась идея для новой, — объясняю я. — Пока только замысел… Рецепты для инвалидов, для людей со слабым здоровьем.

Я пока никому об этом не говорила: ни Энн, ни маме, ни мистеру Лонгману. Когда я произношу эти слова, меня немедленно охватывает сожаление. Я чувствую, что гостья расстроена, как будто она понимает мои трудности. Я опускаю взгляд в кофейную чашку, на дне которой темнеет маслянистый осадок, и мне хочется набраться храбрости, чтобы показать леди М. свои стихи.

— Полезная еда для больных очень важна, однако не менее важна потребность в самовыражении, необходимость выказать чувства, которые не дают нам покоя. Я чувствую, что в вас горит яркое пламя, как в моей подруге мисс Келли.

— Так и есть, — отвечаю я.

Леди Монтефиоре — первый человек, который это заметил. Она заглянула мне в душу, заметила мерцающий в ней огонь и осмелилась высказаться о нем одобрительно. Поощрить меня.

— Рецепты, которые вы для меня записали, — не просто рецепты, — продолжает она. — Это маленькие произведения искусства, и они прекрасны.

— О нет, — с самоуничижительным смехом говорю я. — Рецепты нельзя сравнивать со стихами.

— Почему нет? Они идеально продуманы, изящно написаны. Я читала ваш рецепт зеленого горошка со сливками, как стихотворение. «Отварите в подсоленной воде кварту молодого горошка, самого нежного, и тщательно процедите». Видите, я запомнила первую строчку наизусть.

— Вы так добры, — говорю я, — только пьеса…

Мой голос прерывается, я в полном смятении. Почему бы не попробовать написать пьесу? О том, что меня волнует… Я вспоминаю Энн, ее убогий домишко, калеку-отца и умершую мать. Как бы мне хотелось рассказать о бедности простых людей всем этим лондонцам, которые только и думают, что о новом экипаже и о том, чем лучше украсить окна: парчовыми портьерами или ситцевыми занавесями. Они наивно верят, что деревенские люди живут в очаровательных коттеджах в окружении розовых кустов.

— Вы прирожденная актриса — это заметно по тому, как вы приносите блюда к столу. У вас острый ум, и отличный стиль изложения, и…

Она замолкает, подбирая слова.

— И я чувствую, что за вашим внешним педантизмом скрывается страстная, романтическая натура. Я права?

— Ну, наверное, хотя я не совсем уверена, — бормочу я, приходя в замешательство от столь личного поворота нашей беседы.

Леди Монтефиоре ничуть не смущается. Она достает из декольте квадратик писчей бумаги.

— Здесь адрес моей подруги. Упомяните о нашем знакомстве и пошлите ей что-то.

— Мне уже очень нравится ваша мисс Келли.

Я засовываю клочок бумаги, согретый теплом ее груди, себе в вырез.

— Она самая храбрая из моих подруг.