На кухне мисс Элизы

Я хожу вокруг нее на цыпочках, тихо, как мышка, постоянно думая о том, не я ли ее раздражаю. Может, я чем-то ее огорчила? Она сидит и пишет что-то за кухонным столом, то и дело поднимая голову и задавая мне чрезвычайно странные вопросы. Вчера, к примеру, спросила, как я думаю, может ли рецепт быть произведением искусства, подобно стихотворению или картине. Я стояла на четвереньках, смывая жирные пятна с плитки на полу. Я подумала немножко и сказала:

— Прочесть красиво написанный рецепт должно быть приятно даже леди.

Она удивленно посмотрела на меня сверху вниз, точно не ожидала ответа.

Будто не знала, что в кухне есть еще кто-то, кроме нее.

— Ты действительно так считаешь, Энн?

Она подперла голову руками и долго рассматривала меня, как бродячую кошку, пробравшуюся на кухню.

— Я мечтаю о времени, когда люди будут читать книги с рецептами ради удовольствия, как романы или стихи. Представляешь?

— Вы хотите сказать, что леди может сидеть у себя в гостиной и вслух читать рецепты?

Признаюсь, я рассмеялась: не смогла удержаться. Странная идея, ведь всем известно, что настоящие леди презирают кухонную работу.

— Я серьезно, — ответила она. — Мне нравится воображать, что миссис Торп и все ее добрые прихожанки читают кулинарные книги просто для удовольствия. И мужчины тоже! Почему кулинарные книги должны стоять на темных грязных полках в закопченных кухнях? Я верю, что когда-нибудь они займут достойное место в библиотеках и гостиных!

Я хрюкнула от смеха, и она бросила на меня такой укоризненный взгляд, что я моментально заткнулась и стала скрести пол с еще большей силой, так что холод от каменных плит проникал до самых костей.

— Наша книга должна быть приятным чтением, Энн, и я этого добьюсь.

Она опустила голову и заскрипела пером по бумаге.

Из этого разговора я вынесла две мысли. Во-первых, я решила послать маме кулинарную книгу. Значит, надо отважиться попросить ее у мисс Элизы. Во-вторых, мне захотелось прочесть ее рецепты, красивые, как стихи. Она держит их в папке из мраморной бумаги с кожаным корешком и коричневыми ленточками, которые завязывает бантиком, чтобы листы не выпадали. Открывать ее, конечно, нельзя, но вдруг она забудет закрыть?

Случай заглянуть в папку представляется мне лишь через несколько дней. Я вынимаю косточки из шести унций маслин, чтобы сделать оливковый соус, который, по словам мисс Элизы, всегда подают во Франции к утке, тушеной птице и бифштексам. Пальцы стали грязно-коричневыми и болят. Она откладывает перо и вытягивает руки вверх — засиделась в одном положении.

— Принести вам подушку? — предлагаю я, когда мисс Элиза начинает растирать поясницу и вращать головой.

Она встает, держась за поясницу, и отвечает, что сходит за подушкой сама. Заметив, что она не спрятала листы в папку, я вытираю руки о передник и устремляю взгляд на стопку бумаг. Первым делом мне бросается в глаза отсутствие цифр. Странно, ведь в рецептах всегда много цифр: точный вес или объем всех ингредиентов. Прислушиваясь, не раздадутся ли шаги в холле, я подхожу к столу. И замечаю, что страница не разграфлена, как для рецепта. Мисс Элиза всегда пишет ингредиенты в конце рецепта, а здесь их нет. И вообще — ни слова о еде. Может, это личное письмо? Секретный дневник?

Слова написаны немного небрежным почерком, многие из них подчеркнуты — и я окончательно убеждаюсь, что это не рецепт. И не стихи. Я вчитываюсь, и мои брови ползут вверх.

Какая-то «леди с собственными средствами» и «пекарь, яростно вонзающий сжатые кулаки в вязкую массу теста». Гадая, от чего он впал в ярость, я вдруг слышу быстрые шаги мисс Элизы — она возвращается. Я отскакиваю от стола и хватаю нож, который в спешке впивается мне в палец. В ранку попадает рассол, и у меня вылезают глаза от боли, а с губ срываются молчаливые проклятия.

Мисс Элиза укладывает на стул подушку и тяжело вздыхает. Еще вчера я подумала бы, что она горюет по мисс Лэндон или, быть может, вспоминает трагедию из своего прошлого, отразившуюся в ее стихах. Теперь, увидев, что она пишет, я уже ничего не понимаю. Похоже, она сражается с какой-то новой задачей, о которой мне ничего не известно.

— Вас что-то тревожит, мисс? — спрашиваю я, туго пеленая порезанный палец в платок, и стараюсь, чтобы это прозвучало участливо, а не любопытно.

— Просто спина разболелась.

— Говорят, в этом году будет ранняя зима. Наверное, это на плохую погоду.

— А что будет с твоим отцом, если пойдет снег?

— У него есть одеяла, и он может топить очаг хворостом, собранным на пустыре, — отвечаю я.

Не начинать же рассказывать ей о том, как тяжело папе с одной ногой таскать корзину с хворостом, ходить по сто раз туда-сюда, часами гнуть спину, запасаясь топливом. Разве она поймет?

— А можно, я отнесу ему косточки от маслин? Ими тоже можно топить.

— Да, конечно. А как у вас зарабатывают на хлеб зимой?

— На хлеб? — переспрашиваю я, все еще размышляя о разъяренном пекаре.

Может, она пишет рецепт хлеба, и я неправильно поняла?

— Да, что он ест, когда мороз хватает его за бороду? Когда его члены немеют от стужи? Когда ледяной ветер стучит в его дверь?