На кухне мисс Элизы

Похоже, мысли о еде, о приготовлении ужина спасли ее от меланхолии, и я рада, что кухня может поднять ей настроение.

Глава 49 Элиза Печеные яблоки с гвоздикой и корицей

Почтовая карета трясется от Колчестера до самого Грундисберга, сделав по дороге всего одну остановку. Пока мои попутчики — неприветливая семейная пара с кислыми, как маринованные яйца, физиономиями, перекусывают в таверне, я решаю размять ноги.

Во время прогулки я разглядываю пивную и соседствующие с ней лачуги, замечая грязь и неприкрытую нищету, животных, которые, по-видимому, живут вместе с людьми, убогость и беспросветность всей обстановки. Долгие годы я сознательно не замечала таких вещей. Отводила глаза и занималась своими делами: поэзией, любовью, собой.

Я спрашиваю у прохожих, где здесь пекарня. В ответ — лишь пустые, недоуменные взгляды. Хлеб — основа основ, а в этих хибарах даже печки нет. Как они пекут хлеб? Я киплю праведным гневом, а чуть позже, немного остыв, задумываюсь, не нарочно ли растравила себя, чтобы не думать о другом.

Мы едем дальше и уже в сумерках достигаем окраины Грундисберга. Становится прохладно; я кутаюсь в дорожный плащ, пытаясь укрыться от порывистого юго-западного ветра, доносящего соленый запах моря. У меня выскакивает сердце, руки в перчатках вспотели. Лучше бы я послушалась маминого совета и отказалась от приглашения сестры. Нет, ни за что на свете! Если Мэри протягивает оливковую ветвь, я готова ее принять. Я вспоминаю о своем портрете, написанном пером и тушью, который завернула в шафранно-желтую шелковую шаль и сунула в дорожный сундук. Не поторопилась ли я со своим подарком? Я написала его в последнюю минуту. Признание Энн пробудило во мне неосознанную потребность в чем-то не совсем понятном, чего я не могу выразить словами. Видит Бог, я старалась. Мэри может повесить мой портрет на стену. Или с негодованием вернуть мне. Хуже того, спрятать, а то и вовсе сжечь.

Внезапно карета останавливается, и возница кричит:

— Доктор Гвинни живет здесь!

Дом надежно спрятан за металлической изгородью и высокими черными воротами. В окнах, затейливо украшенных собранными в многослойные складки гардинами из ситца и бархата, горит свет. На свежевыбеленном кирпичном крыльце дымится масляная лампа, а на парадной двери сверкает львиная голова со свисающим из пасти медным молоточком.

Должно быть, они услышали шорох колес по дорожке или стук моего чемодана, потому что в окнах появляются сияющие личики. Дети барабанят по стеклу, машут руками, прижимаются носами к окну, которое запотевает от дыхания. Господи, сколько их! Я напрасно ищу знакомые черты Сюзанны: в затуманившемся стекле все дети на одно лицо.

На крылечке появляются Мэри с Энтони, гладко причесанные и упитанные, целуют меня в губы и приглашают в дом. Пахнет гвоздикой, корицей и печеными яблоками. Мне хочется последовать за этим ароматом на кухню. Успокоить руки привычной работой. Преодолеть волнение и думать только о температуре и времени готовки, о сочетании вкусов и ароматов. На секунду я задумываюсь, нет ли какого-то способа проникнуть в кухню. Как чудесно было бы готовить вместе с Мэри, советоваться, пробовать еду. На кухне между людьми возникает особое родство, она больше располагает к дружбе и любви, чем любой другой уголок в доме. Дни, проведенные в постоянном приятном труде, пьянящие незабываемые запахи, тепло и уют.

— Ты прекрасно выглядишь, — ахает Мэри, блестя пухлыми щеками. — Правда, Энтони, милый?

Ее муж помогает мне снять пальто и кивает.

— Да, Элиза, отлично выглядишь.

В холл высыпают дети — такое впечатление, что их сотни. Они смеются, визжат, проталкиваются ко мне. Я вновь ищу взглядом Сюзанну, но они одеты совершенно одинаково: белый верх, синий низ. У меня голова идет кругом от веселой кутерьмы, шума и гама, хотя Мэри требует, чтобы они успокоились и не забывали о хороших манерах. «Как она терпит эту какофонию?» — недоумеваю я.

Мне представляют всех по очереди: Энтони-младший, Татэм, Минна, Анна, Эмили, Элен, Хэммонд. И наконец Сюзанна. Она тянется ко мне и целует пухлыми розовыми губками. Вдыхая запах чисто вымытой детской кожи, я жду прилива эмоций. Напрасно — я ничего не чувствую. Еще минуту я рассеянно глажу девочку по голове, тщетно ожидая всплеска материнской любви, острого, непреодолимого желания изо всех сил прижать ее к себе.

Не испытывая ничего, кроме легкого любопытства, я внимательно рассматриваю девочку, ищу в ее чертах свои. Темные волосы, несомненно, мои. И бледная кожа, и длинная тонкая шея. А глаза — нет… Глубоко посаженные, карие в золотистую искорку, с загнутыми ресницами, точно их вырезали ножом для масла. Его глаза, широко распахнутые, беспощадные. Я немедленно вспоминаю о нем.

Младшие дети виснут у меня на руках, тянут за юбки, а старшие поглядывают издалека. Энтони берет меня за талию и ведет в гостиную, где мерцает в камине красно-фиолетовый огонь, а вдоль стен тянутся бесконечные полки с книгами, переплетенными в телячью кожу.