На кухне мисс Элизы

— Я видел своими глазами и слышал собственными ушами, девонька. Мне не надо читать.

— Тогда скажите, куда она делась. Или кто ее забрал.

Он хватает монету и сует в карман, точно больше не чувствует себя обязанным отказываться от денег. И я вдруг понимаю, что он не врет и вот-вот расскажет мне то, чего не должен.

— Священник. Он встречался с управляющим без свидетелей.

Ветер утихает, и на минуту наступает полная тишина. Даже сброшенные деревьями сухие листья перестают шуршать по земле. Возможно ли, что его преподобие Торп — больше некому — увез маму домой? Что ее вылечили и она готова стать достойной прихожанкой? Еще не успев додумать эту мысль, я осознаю ее неслыханную глупость.

— Куда он ее увез?

Сторож сжимает губы и смотрит на листок. Только теперь его глаза неподвижны. Я достаю из кошелька шиллинг и сую ему. Он смотрит на монету и шевелит губами, точно борясь с искушением.

— Пожалуйста, возьмите деньги, — прошу я. — За ваши труды.

— Она была в мертвецкой. Сначала то есть, — помолчав, говорит он. — Сейчас-то там битком набито.

Я хмурю лоб, ничего не понимая. В какой еще мертвецкой?

— Она и сейчас там?

— Он увез ее в церковь Сент-Маргарет в Ист-Барминге.

Смотритель толкает монету по столу обратно ко мне.

— Туда попадают самые счастливчики — те, кто не идет на продажу.

— На продажу? — потрясенно переспрашиваю я.

— Ну да, им вскрывают черепушки и вырезают их безумные мозги. Тебе повезло, что ее похоронили по-христиански, с человеком духовного сана.

У меня перед глазами мелькают черные пятна, которые постепенно сливаются в одно. А где-то вдалеке, за ними, маячит кивающая голова сторожа, исчезающая в черном водовороте.

До меня доносится его приглушенный голос:

— Эй, барышня?

Мой разум пробивается через мельтешение черных пятен, и откуда-то приходят слова. Я ловлю их, удерживаю, беззвучно произношу вновь и вновь. «Порвана серебряная цепь жизни, расколота златая чаша. Порвана серебряная цепь жизни, расколота златая чаша…»

— До Ист-Барминга пешком дойти — плевое дело, напрямик будет чуть больше мили. Иди на шпиль. Ищи на кладбище единственную свежую могилу. Всех остальных продали хирургам.

Я вижу сквозь мельтешение пятен, что смотритель машет рукой, указывая налево.

— У нее же был дом, — бессмысленно произношу я.

«Порвана серебряная цепь жизни, расколота златая чаша. Порвана серебряная цепь жизни, расколота златая чаша…

— Я была ее серебряной цепью, а она моей златой чашей.

Сквозь исчезающие темные пятна я вижу, что смотритель бросает на меня подозрительный взгляд, а его рука тянется к задвижке — закрыться от меня.

Я кое-как добредаю до церкви Сент-Маргарет, спрашивая дорогу у прохожих и ничего перед собой не видя от слез. Меня не покидает мысль, что я виновата в маминой смерти — останься я дома, она была бы жива. А будь я сильной, как мисс Элиза, а не жалкой трусихой, то потребовала бы свидания с мамой, когда она якобы споткнулась о лопату. Теперь я знаю: мне лгали, чтобы не пустить в лечебницу. Дойдя до кладбища, я перестаю плакать и замечаю в углу свежий холмик. На нем нет ни единого цветочка. Ни даже зеленой веточки. Лишь ветер носит над могилкой мертвые засохшие листья. На земле виднеется отпечаток кованого сапога. И никаких признаков, что здесь был кто-то еще. Только свежая черная земля. На голых деревьях кричат вороны.

Я достаю из корзины консервы и книгу, «Оракул повара». Я не могу уйти, не почтив память мамы. Не вспомнив, что это она научила меня грамоте. Я кладу на середину холмика книгу, получается своего рода надгробие. Кожаный переплет, захватанный жирными пальцами, поблескивает на черной земле. Я становлюсь на колени, ставлю на мармелад из айвы баночку со сливовым джемом и водружаю на книгу. «Теперь похоже на настоящий надгробный камень, не хуже других», — думаю я, выкладывая крестом баварский хлеб, масло и горшочек сливок. И целую все по очереди: книгу, баночки, хлеб, холодную землю.

Вытерев губы от влажной земли, я замечаю, что ветер утих. Поднимаю корзину, натягиваю чепец, запахиваюсь в шаль и пускаюсь в обратный путь.

Глава 51 Элиза Пирог с изюмом

Мэри с энтузиазмом руководит детским чаепитием: распекает няньку, гоняет в кухню и обратно надутую горничную, изливает бесконечный поток приказаний. «Не разговаривай с полным ртом. Не ешь руками. Жуй с закрытым ртом. Не ковыряй в носу. Не упоминай имя Господне всуе. Не надевай салфетку на голову. Не дразни сестру. Не трогай малыша. Не бросай корки на пол».