На кухне мисс Элизы

Я на цыпочках выхожу из комнаты, как вдруг мне в лицо летит мяч. Щека горит от боли, а в конце коридора сверкают пятки Хэммонда и Татэма.

Чувство приятной удовлетворенности сменяется раздражением. «Почему Мэри за ними не смотрит? — думаю я, потирая щеку. — Где их няня?» Памятуя о совете Энтони отложить решение до утра, я стараюсь успокоиться и не думать пока об этом. Лишь поравнявшись с дверью в спальню сестры, я понимаю, почему Мэри не уследила за Хэммондом и Татэмом: она в своей комнате. Плачет.

Глава 52 Энн Простой фунтовый кекс

В Бордайк-хаусе мне делать нечего. Мисс Элиза вернется только через день, а у меня куча вопросов. К папе. К его преподобию. И к миссис Торп. Ноги гудят от усталости. Мозоли на пятках и больших пальцах лопнули и сочатся сукровицей. Откуда ни возьмись, налетел восточный ветер, обжигающий лицо холодом. Пальцы превратились в ледышки. Но эта боль — сущий пустяк по сравнению с тем, что происходит у меня в голове. Вопросы сталкиваются и натыкаются один на другой. Как умерла мама? Почему мне ничего не сказали? Зачем мистер Торп похоронил ее в безымянной могиле за много миль от дома? Из-под них всплывают другие вопросы, не столь острые, хотя не менее мучительные. Они отзываются в моем сердце тупой болью. Вопросы, которые я должна была задать давным-давно. От чего сошла с ума моя мама? Случилось что-то, о чем я не знаю? Не я ли виновата в ее безумии? Повторю ли я ее судьбу?

Нужно пойти домой и спросить у папы. Только я не верю, что он скажет правду, а дом викария все равно по пути, и я решаю зайти туда. Я буду говорить голосом мисс Элизы и потребую, чтобы маму похоронили на нашем церковном кладбище.

Я поворачиваю к черному ходу, протискиваюсь между двуколкой и маленькой лошадкой, жующей сено. Когда я спрашиваю викария, служанка оглядывает меня с ног до головы, заявляет, что его нет дома, и хочет закрыть дверь.

— А миссис Торп? — не отступаю я.

Порыв ветра поднимает фартук прислуги, чуть не срывает с нее чепец.

Девушка кивает и захлопывает дверь. Через несколько минут та вновь распахивается, и предо мной предстает миссис Торп — в черных шелках, а лицо расползается в разные стороны, будто она не знает, какое выражение надеть. В конце концов она выбирает смирение.

— Входи, Энн Кирби, — говорит она. — Моего супруга нет дома, но можешь подождать.

— Думаю, мне сможете помочь вы, миссис Торп.

У меня трясутся руки, спрятанные под шаль. Хозяйка дома проводит меня в гостиную. Я предпочла бы находиться где угодно, только не здесь. Мне неуютно среди ее фарфоровых безделушек и бархатных подушечек. Надо было идти домой, к папе, да теперь уж поздно. Миссис Торп указывает на простой деревянный стул, а сама, шурша юбками, усаживается в плюшевое кресло. Она вопросительно поднимает брови, желая знать, что привело меня в их дом.

— Я пришла узнать о маме.

Я говорю очень тихо, и в этот момент начинают отбивать время золотые часы в стеклянном корпусе.

— Насколько я знаю, его преподобие Торп похоронил ее очень далеко, в Мейдстоне.

Глаза щиплет от слез.

— Так и есть, — кивает миссис Торп. — Он очень добр к вашей семье, Энн Кирби. Ты сможешь поблагодарить его, когда он вернется.

Я потрясенно моргаю.

— Но как она умерла, и почему мне не дали знать?

Миссис Торп достает из корзинки на полу рукоделие и начинает спокойно вышивать.

— Она упала с лестницы и сломала шею в лечебнице. Мистеру Торпу сообщили, и он сделал все необходимое. Сейчас он у твоего отца и может вернуться в любую минуту.

— Да, он очень добр.

У меня дрожат губы, а перед глазами встают ужасные видения. Мама скатывается по ступенькам огромной лестницы в этом сером здании. Почему ее не привязали к медсестре? Она бы никогда не упала, если бы я заботилась о ней сама. Меня грызет вина.

— Безусловно. Он чрезвычайно занятой человек. И очень щедрый — один гроб обошелся ему в семь шиллингов. Он просто святой, Энн Кирби.

— Но почему он похоронил ее так далеко от дома?

Я впиваюсь ногтями в ладони, чтобы сдержать слезы.

— Мы не можем хоронить останки сумасшедших на своем церковном кладбище, Энн Кирби. Туда выходят окна нашей спальни, и мы надеемся иметь детей, коли будет на то Господня воля.

Она втыкает иглу в вышивку, избегая моего взгляда.

— Кроме того, я люблю открывать окна, чтобы проветрить комнаты.

Я таращусь на ее бледное, непроницаемое лицо. Она хочет сказать, что мамино безумие может подняться из гроба, пройти сквозь слой земли и заразить ее через открытое окно?

— Мы не можем рисковать.

Она наконец поднимает голову и смотрит мне прямо в глаза.

— На самом деле, Энн Кирби, она давным-давно тебе не мать. Тебя, как и ее, спасал от недостойной и нищенской жизни мой муж. Оплакивать ее следовало тогда, когда она начала сходить с ума. После этого она перестала быть матерью и превратилась в обычную сумасшедшую.