На кухне мисс Элизы

Как ни странно, мои опасения не оправдываются. Скоро я выясняю, что Энтони прекрасно знаком с трудами профессора Либига и его принципами полезного питания. Жуя еду, из которой выварили все соки, мы целый час обсуждаем важность здоровой пищи. Ирония напрочь ускользает от Мэри, которую постоянно отвлекают то беготня детей наверху, то какое-нибудь дело, которое она упустила из виду: оторванный подол платья, не заштопанный носок, перелетевший через забор башмак, который нужно забрать у соседей.

Наконец приносят портвейн и хрустальную рюмку для Энтони, и начинается важный разговор.

Энтони наливает себе вина и прочищает горло. Мэри тоже откашливается, и я гадаю, кто из них потребует денег. Супруги переглядываются. Чтобы избавить их от неловкости, я поднимаю руку и говорю:

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Я знаю, что вам нужны деньги на Сюзанну, и вы их получите. Просто мистер Лонгман не дал мне аванса, так что придется подождать. Я отвела себе на написание кулинарной книги десять лет.

Лицо Мэри вспыхивает, но прежде чем она успевает сказать слово, Энтони поднимает обе руки и делает протестующий жест.

— Ты неправильно поняла наше приглашение, Элиза, — говорит он. — Мы хотим вернуть тебе Сюзанну.

Кровь на миг отливает от моего лица, а затем меня охватывает замешательство одновременно с ужасом.

— После твоего отказа мистеру Арнотту исключительно маловероятно, что у тебя когда-нибудь появится собственная семья, — подключается к разговору Мэри. — Мы любим Сюзанну как родную дочь, и все-таки нам кажется, что несправедливо ее удерживать. Мать упоминала о том, что у тебя есть девушка, которая помогает с книгой, и мы подумали: Сюзанне уже двенадцать, и она могла бы помогать тебе вместо той девушки. Мама согласна.

«Моя родная дочь, — проносится у меня в голове. — Я могу взять Сюзанну с собой. Я буду матерью. Настоящей матерью».

— Это очень легко объяснить, — подхватывает Энтони, наливая себе вторую рюмку. — Ты можешь говорить всем, что она твоя племянница из Саффолка, приехала тебе помогать. А расходы на нее покроет жалованье твоей кухонной помощницы.

Я закрываю глаза и рисую в воображении картины: мы с Сюзанной идем на рынок, я учу ее французскому языку и литературе, мы вдвоем готовим, пробуем, обсуждаем книги и кухню, поэзию и пудинги. Я буду читать ей стихи миссис Хеманс и мисс Лэндон. А когда я отправлюсь к мисс Келли обсуждать пьесу, то возьму с собой Сюзанну и расскажу правду о ней.

— Ну, что скажешь? — надтреснутым голосом произносит Мэри.

Вернувшись к действительности, я вижу, что у нее в глазах стоят слезы.

— Утро вечера мудренее, пусть Элиза поспит, а ответ даст утром, — мягко произносит Энтони.

Я киваю, не желая принимать поспешных решений. А внутри все трепещет: у меня будет дочь!

— Пойду послушаю, как она читает, я обещала, — отзываюсь я и почти выбегаю из комнаты.

Сюзанна полулежит на небольшой крашеной кровати, опираясь на горку вязаных подушечек. Я трогаю изголовье, металлическая прохлада которого приносит мгновенное облегчение: клопы не любят металл. Это моя первая материнская мысль. Я удивлена, что она пришла мне в голову. Это и есть материнство? Последуют ли за боязнью клопов в постели моей дочери другие нежные чувства?

— Я прочту вам стихотворение, — говорит девочка.

Ее чисто вымытые щеки поблескивают в свете свечи.

Она начинает читать стихи, торопливо, на одном дыхании, так что слова сливаются друг с другом.

— «Не желаете ли в гости? — Муху приглашал Паук. — Вы в таком чудесном месте не бывали раньше, друг! Этой лесенкой подняться многие сочтут за честь. Сколько я собрал диковин — до утра не перечесть!»

Я сажусь рядом с девочкой и неловко обнимаю ее за плечи, ожидая… Чего? Прилива материнских чувств? Сюзанна продолжает тараторить, и я пытаюсь сосредоточиться на словах…

— «Вы, должно быть, так устали в небесах весь день летать. У меня готова ванна и пуховая кровать. Занавески тоньше шелка, простыня как лепесток. Вы покой здесь обретете — хоть на век, хоть на часок… Ах, нет-нет, — сказала Муха, — не просите, не пойду. Этой лесенкой подняться — верный путь попасть в беду!»[9]

— У тебя отличная память, — хвалю я девочку, хотя что-то в этих стихах меня беспокоит.

Перед глазами проплывают образы коварных Пауков и ничего не подозревающих Мух. Кто из нас Паук, а кто — Муха? Если я вырву свою дочь из этого шумного, кипящего жизнью дома, где ее отцом считается респектабельный доктор, поблагодарит она меня когда-нибудь или возненавидит? А вдруг моя материнская любовь так и не проснется? Что, если самым глубоким ее проявлением останется боязнь клопов?

— А дальше ты знаешь, Сюзанна?

Девочка не отвечает, и я вижу, что она уснула. Я целую ее в щечку, горячую и липкую от остатков мыла. По спине пробегают мурашки… Моя дочь! Возможно ли, что мы будем жить под одной крышей, вместе готовить еду, читать стихи?

Я вновь целую детскую щеку. Какое приятное чувство! Интересно, Мэри ощущает это каждый раз, целуя детей на ночь? Не в силах удержаться, я целую девочку в третий раз и задуваю свечу.