На кухне мисс Элизы

— Если мы не станем их позорить — пьянствовать, сходить с ума или нарушать закон, они согласны нам помогать. Только мы должны молчать о нашем родстве. Твоя мама и так их опозорила, выйдя за меня, — я ей не ровня. А теперь они стыдятся другого: что я калека, что мы с тобой нищие. А больше всего они пекутся о том, чтобы на них не пала тень безумия. Понимаешь, Энн?

Я киваю и поднимаюсь. От дома доносится запах копченого мяса, зверски хочется есть. И в этот момент мое будущее становится ослепительно ясным. Я вспоминаю мисс Элизу — как решительно она всегда высказывается — и стараюсь подражать ее голосу, сильному и уверенному.

— Я не собираюсь кое-как выживать, папа. Мама бы этого не хотела. И я не хочу. Я мечтаю стать кухаркой. И помочь мисс Элизе написать книгу рецептов.

Один Господь знает, сколько мне осталось. И только Господь может спасти меня от безумия.

Я помогаю папе подняться и подаю ему костыли.

— Я потребую, чтобы мистер Торп взял тебя обратно. Это самое меньшее, что он может для нас сделать.

Идя рядом с папой, я кажусь себе чуточку выше, прямее. Сильнее.

— Ты ведь попробуешь мою барсучатину, Энн?

— Конечно. А после этого отправлюсь к мистеру Торпу, — решительно произношу я.

Глава 55 Элиза Миндаль в шоколаде, имбирные леденцы и цукаты на ивовых прутиках

Я заглядываю в духовку, хорошо ли пропеклись картофельные булочки, и достаю из духовки металлический противень. В этот момент, повязывая на ходу передник, появляется кухонная прислуга. Она удивленно вскрикивает: часы на камине показывают, что нет и шести утра, и в окно едва пробивается слабый свет, в котором с трудом можно разглядеть мою фигуру.

— Это я, мисс Актон, — успокаиваю я девушку. — Я развела огонь, так что тебе меньше работы.

Она в полусонном удивлении таращится на булочки.

— Это картофельные булочки, — объясняю я. — Они остаются свежими дольше, чем любой другой хлеб, и чудесно пахнут. У вас есть решетка?

Она смотрит на меня с открытым ртом, точно я говорю на иностранном языке. Несколько секунд спустя она приходит в себя и достает из шкафчика решетку.

— Извините, мадам. Просто миссис Мэри редко появляется на кухне. Я подумала, что к нам забрались воры.

— Ничего страшного.

Я даю указания подать булочки теплыми со свежим соленым маслом и возвращаюсь в свою комнату, чтобы отыскать портрет, который привезла Сюзанне. Пока я пропускала через дуршлаг отварной картофель, замешивала тесто и резала на квадратики, в голове прояснилось. Теперь у меня есть план, который нужно претворить в жизнь.

Достаю из дорожного сундука портрет, а из сумочки — стихотворение, которое написала Сюзанне после того, как оставила ее у Мэри… Я вновь перечитываю стихи. Они полны пронзительной горечи, и в то же время я не узнаю в них себя, словно их написал чужой, малознакомый человек. Все эти бесконечные ангелы и незабудки. Сплошные банальности.

Я скручиваю стихи в узкую трубочку и вставляю в портрет, предварительно развернув его, чтобы посмотреть на свое изображение. Женщина на портрете тоже чужая, хотя нарисована совсем недавно. Это уже не я. И Сюзанна — не моя дочь. Слишком много всего случилось. Как я могу быть ей матерью, если нас столько времени ничто не связывало?

Я вспоминаю выражение лица Мэри, когда Энтони предложил вернуть мне Сюзанну. Ее губы задрожали, глаза погасли. А потом она плакала у себя в комнате. А за чаем — как она следила за манерами детей, исправляла речь, разглаживала воротнички и манжеты. Она только о детях и говорит, только о них и думает. А я бы так смогла? Хочу ли я такой жизни? Я вновь обращаюсь к портрету, ища в нем себя. Могла бы я стать такой, как Мэри? Счастливой матерью? Я пытаюсь представить себя во главе шумного выводка детишек, но картина, что встает у меня перед глазами, напоминает зыбкую акварель. Краски бледнеют и расплываются. Наверное, она должна быть написана маслом. Картина все равно разбивается на части и не желает составлять единое целое. Глядя на плотно скрученную трубочку портрета с вставленным в него стихотворением, я говорю себе, прежней: «Наверное, ты просто не создана для материнства, скроена по-другому, у тебя иное предназначение».

Дожидаясь, когда проснется Мэри, я нахожу перо и чернила и начинаю записывать свои наблюдения за картофельными булочками… «Тесто требует больше соли, чем обычное хлебное, из пшеничной муки, и меньше жидкости. Чтобы булочки пропеклись внутри, огонь не должен быть сильным». Перо скрипит по бумаге, и я дописываю последнее наблюдение: «Картофель должен быть самого лучшего качества». Покончив с наблюдениями, я беру чистый лист бумаги и пишу уточнения к своему завещанию. Пусть я не могу стать Сюзанне настоящей матерью, я намерена дать ей независимость. У нее должен быть выбор. Без выбора мы — ничто.