На Лиговке, у Обводного

Бандитов подвела мука, которую они отняли у Васи-Солдата. Мешок оказался с дыркой. Наследили до самого логова. Напились самогонки и проснулись, когда их, связанных как баранов, вытащили из землянки. Они валялись на земле, согнувшись в три погибели, со скрученными за спину руками и таращили глаза на толпу веселых мужиков, возбужденных быстрой, легкой победой.

— Гады!.. Где змеевик? — налетел на связанных Вася-Солдат, сшибая их с ног ударами кулака.

— Не сметь! — крикнул командир отряда. — Ты што? Самосуды устраивать?

— Вот твой змеевик, — кто-то выкинул из землянки змеевик, и Вася-Солдат успокоился.

— Православные! — послышался из землянки радостный голос. — Тут осталось маленько. Даже чуть побольше, чем на донышке. — Из землянки вылез старик Гордей, прижимая к груди неполную четверть.

— Положи на место! — крикнул командир, вырвал четверть из рук Гордея, сунул ее в кусты. — И не трожь! — угрожающе поднял он голос — Близко не подходи.

Гордей попятился в сторонку.

— Что с ними делать? — заговорил Андрей-Прапорщик, разглядывая избитых бандитов. Их подняли, поставили на ноги, они покачивались, ловя равновесие. — Им и до телеги не дойти.

— Че-е-во? — удивился командир. — До телеги? А что им там делать? Им вот тут и конец будет.

— Как это? — не понял Егор.

— А вот так! — распаляясь, закричал командир. — Как по закону положено. На месте. Станови-и-ись! — скомандовал он красноармейцам. Оба красноармейца встали по команде «смирно».

— Да ты что? — подскочил к командиру Андрей-Прапорщик. — Как это без ревтрибунала?

— Отойди! — замахнулся командир винтовкой. — Не лезь! По изменникам революции… — Красноармейцы подняли винтовки, прицелились. — Беглый огонь… Пли!

Мужики кинулись по сторонам. Красноармейцы выстрелили. Один бандит упал. Стрелявшие привычно щелкнули затворами, быстро прицелились, стрельнули. Еще один упал.

— Братцы! Христиане! — закричал третий. Он метнулся в одну сторону, в другую, ноги не удержали его, упал на колени. Щелкнули выстрелы — он ткнулся лицом в землю. Над спиной торчали связанные выше локтей руки. Пальцы, сжатые в кулаки, медленно растопыривались.

Мужики молча смотрели на убитых. Кто-то снял шапку, перекрестился.

— Вот! — крикнул командир. — Нет у меня сил водить их по трибуналам. Я сам — трибунал. — Он свернул цигарку, закурил. С наслаждением, всей грудью два-три раза затянулся. И уже тише деловым тоном сказал: — Мужики! Заройте… Чтоб лисы не растащили. Самогонку себе, на помин души возьмите. Поехали обратно…

Под самый покров подсушило-подморозило, подул ветер, заклубились, понеслись синие холодные тучи, повалил мелкий сухой снег. Праздничный крестный ход шел по деревне чуть ли не по колено в снегу. Впереди несли престольную икону «Покрова пресвятыя богородицы», за ней — большой деревянный крест и хоругви, привезенные из церкви. Останавливались у каждой избы. Священник и дьякон в высоких бархатных скуфьях, в золотых ризах и валенках заходили в избу, торопливо читали молитвы, священник махал кадилом, из кадила клубился ладанный дым, дьякон басом нараспев желал хозяину, хозяйке, чадам, домочадцам и всему дому «многая лета». Хозяйка выносила корзину — шмат мяса, масло, крынка со сметаной, кусок холста, бутылка самогонки. Дьячок забирал корзину, нес ее на телегу, телега тащилась в хвосте крестного хода.

После покрова деревня затихла на всю зиму. Умолкла подо льдом Яимля, закаменела от мороза осенняя грязь, намело снега, телеги закатили под навесы, заскрипели санные полозья.

Зимнюю дорогу Иван Никитич ждал с нетерпением. Клевер, которым мы с Иваном Никитичем любовались летом, вовремя скосили, развесили на жердяные «вешалы», высушили, спрессовали в кипы. Из разговоров на кухне я знал, что в прежние годы к Ивану Никитичу приезжал Фрол Петров, подрядчик, занимавшийся извозом. Иван Никитич выдавал «аванец», Фрол Петров собственноручно писал на него расписку, тут же брался за дело, вывозя весь клевер, до последней кипы, в срок. Плохо он не работал, не дай бог. Дело выгодное, желающих много. Конкуренция. Ивану Никитичу всех хлопот — получить с интендантства деньги за клевер и положить их в банк.

Судя по злому ворчанию тети Клавдии, в эту зиму так не получилось. Фрол Петров приехал уже по снегу, но не успела Настя подать на ту половину самовар, как с криком: «Нет уж, благодарствую… На сей раз не подойдет, нынешние деньги на что?.. Светелку обклеивать?» — Фрол Петров сел в саночки и уехал.

Настя принесла самовар обратно.

— Не поладили, — сказала она. Вечером тетя Клавдия ворчала:

— Чего захотел… исполу! Ишь разбойники! Отдай ему половину. А не жирно будет?

Несколько раз, посадив меня в санки за кучера, Иван Никитич ездил по большим деревням, заходил в богатые дома, но каждый раз возвращался ни с чем. Он все реже улыбался, все крепче сжимал губы: никто не брался возить на железную дорогу клевер.