На Лиговке, у Обводного

…Вот дурак с печи слезает,
Малахай свой надевает,
Хлеб за пазуху кладет.
Караул держать идет.

Я замолчал, усиленно работая кочедыком, будто такие жесткие лычины попались — не просунуть штука под штуку.

— Ну, ну… — поторопила меня тетя Клавдия и села на лавку. — Интересно.

— Забыл, — сказал я.

«Не буду при ней, — решил я, — чердак держит на замке, а сама слушать пришла».

— Это ты что же, из книжек вычитал? Ну, молодец! Хорошо у тебя получается. А забыл — возьми книжку, с книжки и читай…

— Чердак-то ты сама заперла, — сказала мама.

— Так вот он, ключ… — Тетя Клавдия пошарила по карманам, нашла ключ, кинула на стол. — Бери книжки. Только с огнем туда не ходи!

На другой день, только рассвело, я был на чердаке.

В конце великого поста сельсовет объявил сходку. Раньше на сходку шли только сами хозяева, владельцы земельного надела. Теперь в избу к Васе-Солдату, в сельсовет, на сходку собирались, как на поседку, скопом — бабы, ребятишки, все, кому не лень.

Иван Никитич позвал Никанора:

— Сходи, послушай… Мне неможется, — Иван Никитич потер грудь. — Говорят, что-то насчет тягла… лошадей…

— Пойдем, — сказал мне Никанор.

На перекошенных дверях Васиной избы был наклеен плакат: лошадиная морда с оскаленными зубами, всадник с поднятой шашкой, в буденовке. Черными буквами написано: «Пролетарий, на коня!»

Когда в избу набилось полным-полно народа, Егор Прокофьев открыл собрание.

— Революция в опасности, — прочитал он по бумажке. — Для борьбы с белыми генералами нужна кавалерия. Землю у генералов отобрали, вот они и злобствуют. Объявляется мобилизация лошадей. У кого две — одну отдай.

«Это кого же, — сразу подумал я. — Мальчика? Или Малыша?»

В избе стало тихо-тихо.

— Так что вот так! — продолжал Егор, понимая, что объявляет мужикам страшную весть. — В пятницу всех лошадей в волость, на комиссию. Которые будут коросту делать или гвозди под копыта заколачивать, тех в военно-революционный трибунал. Вопросы есть?..

В пятницу Иван Никитич и Никанор уехали в волость. Днем дорога на солнышке расползалась, и выехали рано утром, по морозцу. Поехали в саночках. В запряжке Малыш, Мальчик сбоку, в поводу. Тетя Клавдия шептала вдогонку молитву, перекрестила отъехавшие санки широким крестом. Вернулись к вечеру на одной лошади: в запряжке шел Мальчик.

Иван Никитич едва вылез из саней, а по коридору шел, держась за стенку: с лица серый, глаза провалились. Тетя Клавдия схватилась за волосы и закричала страшным голосом, кинулась навстречу.

— Разор… — проговорил Иван Никитич. — Полный разор!

Я был рад, что Мальчик вернулся. Он был уже старенький, я к нему привык.

— Как же теперь? — причитала тетя Клавдия. — Ведь весна на носу. Пахать, сеять… А сенокос? В косилку-то надо пару запрягать!.. На одном Мальчике далеко не уедешь…

Никанор молчал. На той половине запахло валерьянкой — у Ивана Никитича схватило сердце. В этот вечер в деревне во многих избах кряхтели, стиснув зубы, мужики, голосили бабы, плакали ребятишки.

Стояли дружные весенние дни. Я бегал слушать ручьи под снегом, высматривал в небе трепыхавшихся жаворонков, как однажды прибежала запыхавшаяся Настя:

— Мобилизация!

— Господи! — испуганно закрестилась тетя Клавдия. — Какая еще мобилизация?

— Не знаю… Вася-Солдат новый плакат повесил!

У сельсовета полно народа. Плакат был действительно другим: красноармейцы с винтовками наперевес бегут в атаку. Надпись: «Создадим двухмиллионную армию!» От руки, чернилами, приписано:

«Гражданам призывного возраста явиться в волостной Совет, имея при себе десять фунтов сухарей и две пары лаптей с портянками».

— Загремели ребята, — грустно проговорил Аким. — Сколько на этот раз с нашего Ручьевского? — Он стал считать по пальцам. — И всего-то шесть? А реву бабьего по деревне… На целую роту!

— Вшивая ты борода! — закричала во весь голос старая Ефимиха, мать Андрея-Прапорщика. — Хорошо, тебе провожать некого, наковырял одних девок. А сколь мужиков с Ручьевского ушло и не вернулось? А-а? Посчитай убогим-то умишком! А сколь еще потребуется? Где их набрать, рекрутов? Рожать не успеешь. Да и рожать-то с чего? Сосунки-несмышленыши остались. От тебя какой прок? Одни девки. Их и без тебя хватает…

Все работы в деревне остановились, народ переключился на проводы. Разжились самогонкой, и к вечеру рекруты пошли вдоль деревни гулять. Охрипшими голосами под гармонь выкрикивали частушки:

Застучали востры ножни
Над моей над головой,
И посыпались кудерушки
С головушки долой.

Не успели в деревне утереть слезы по рекрутам — снова собрание: прошел слушок — новая власть хлебную разверстку объявила, где все расписано по дворам, с кого сколько ржи, овса, пшеницы, гречи…

— Сходи, послушай, — сказал мне Иван Никитич. — Что там за разверстка? Придешь — расскажешь.