На Лиговке, у Обводного

За последнюю зиму он усох, сгорбился, глаза потускнели; ходил он с палкой, в овчинной жилетке и жаловался — спина мерзнет.

— Да будь там за хозяина! — прикрикнул он на меня и стукнул палкой в пол. — Скажешь, заместо меня пришел.

В сельсовете сидели ребятишки, старушки да старики, которым все равно где сидеть — на завалинке у своего дома или в сельсовете у Васи-Солдата. Их тоже послали послушать…

Егор, Андрюшка-Прапорщик и Вася-Солдат сидели за дощатым столом, переглядывались: где же мужики?

— Ну и нар-р-род! — разозлился Андрей-Прапорщик.

— Вот что! — крикнул он на стариков и старух. — Давайте-ка по домам. Да скажите — кто на собрание не придет, с того двойная разверстка будет. Надо пуд, запишем два. Правильно я говорю, Егор Прокофьич?

— Правильно! — согласился Егор. — Хватит шутки шутить!

Я встал и заявил:

— Я за хозяина, за Ивана Никитича.

Андрей-Прапорщик посмотрел на меня косо, но промолчал. Скоро на улице послышался мужской говорок, топот ног на крыльце.

— Запоздали маненько, — перекрестился на передний угол Аким. — Так что прощенья просим.

— Проходи, проходи, — зло проговорил Егор. — Знаем твое опозданье. — Он подождал, пока все расселись по лавкам, сказал: — Читай, Андрей.

Андрей ловко развернул одной рукой список — с каждого двора сколько чего причитается по разверстке. Кончил, оглядел сидевших по лавкам мужиков. В избе стояла мертвая тишина. Замерли все — ребятишки, старики, мужики-хозяева. Точно все враз дышать перестали.

— Свят, свят, свят!.. — закрестилась толстоносая старушка, сидевшая у печки. — Откуда же столь добра взять?

— Помочь надо Советской власти, — сказал Егор. — В городах рабочие с голоду пухнут. Дети у них…

«Правильно! — подумал я, вспомнив, как мы голодали в Петрограде. Вспомнил про Володьку, как бегали на толкучку, меняли кальсоны. — Правильно, надо помогать. Вот только я как-то прослушал, сколько и чего с нашего двора?»

— Извиняюсь! — я по-школьному поднял руку. Это получилось само собой, и я застеснялся. На сходках никто никогда рук не поднимал. Преодолевая смущение, я спросил: — Сколько с нашего двора?

Андрей-Прапорщик оглядел меня с ног до головы, заглянул в список, сказал, чего и сколько.

— Помогать надо, — заявил я. — Мы поможем.

Чувствуя себя героем, я сел, всем видом показывая, что вопрос ясен, никаких разговоров быть не может. В избе загудело:

— Сам поддерживай! У меня хлеба до Николы вешнего.

— Где ее взять, пшеницу-то? Много ли посеяно?

Дома была одна мама. Я рассказал про сходку, про то, как я согласился помогать. Мама тоже сказала — правильно. Я хотел пойти к Ивану Никитичу и ему рассказать.

Рассказывать мне не пришлось. Рассказали мужики — они пришли к Ивану Никитичу сразу же после сходки, впереди меня Прокофий, Ефимов, Аким, еще несколько человек. Тут же крикнули меня.

— Ведь как сговорились? — кричал Ефимов. — Не ходить! А Егорка с Андрюхой страху нагнали, все и побежали. Так хоть бы там-то молчали!.. — У него тряслись губы и брызгали слюной. — Пусть его Егорка, — Ефимов кивнул на Прокофия, — с моим Андрюхой свою линию гнут. Пусть! А мы свою… Так вот твой наследничек… — Ефимов двумя руками показал на меня.

Иван Никитич смотрел на меня белыми глазами. Усы у него дергались, руки сжимали палку.

— Что я тебе сказал? — зашипел Иван Никитич. — Что?! Я сказал — «сходи, послушай»… А ты?! Ишь ты… Хозяин нашелся!

— Вы и сказали — «будь хозяином».

— А ты что?! Это разве по-хозяйски? Вот наживешь свое добро, тогда и распоряжайся!

Я взялся было доказывать, что надо помогать рабочим, которые в городах и у которых дети, но Иван Никитич застучал палкой по полу и кричал:

— Уйди! Уйди с глаз долой!

— Ну что? — тревожно спросила мама, когда я вернулся на кухню.

Я сказал, что Ивана Никитича не поймешь: то он одно говорит, то другое.

— С сильным не борись, — сказала мама, — с богатым не судись.

Где-то шла война. Сначала она называлась «германской», теперь стала «гражданской». Газету, которая иногда приходила с почты, Иван Никитич, прочитав, отдавал Никанору на курево. Но Никанор последнее время на раскур пускал ее не сразу.

— Чего в ней? Посмотри, — говорил он мне.

Я читал вслух. Послушать газету собирались мужики. В газете писали про генералов. Их было много — Деникин, Булак-Булахович, Шкуро. Были адмирал Колчак и барон Врангель.

— А про нашего, про генерала Веселовского, не пишут? — спрашивали мужики. — У него тоже землицы-то отхватили, дай бог на пасху!

— Пишут про тех, кто важнее. Наш мелковат.

— Да тоже в той куче. Куда ему деваться? За землю каждый на рожон полезет…

— Сколь еще народу в мать сыру землю положат?

Пересчитывали по пальцам, кто ушел на войну. Еще в четырнадцатом годе, да так и не вернулся.

— Да-а… Заваруха. Незнамо, когда и кончится. Не пришлось бы того, Егор, по второму разу.

Егор хмурился, дымил цигаркой. Вот тебе и встал на свои собственные, заделался хозяином. Дом не достроен, бог весть когда достроится, невеста под боком, а что толку? Вместо самостоятельности — все по-старому, из отцовых рук. А тут еще и вправду не пришлось бы сухари в дорогу сушить…

Кто-то показал пальцем на меня.