На Лиговке, у Обводного

Егор по-прежнему сельсоветчик. Остались они вдвоем с Андреем-Прапорщиком. Андрей обжил новую избу, завел корову, лошадь, жена, как говорят в деревне, забрюхатела, и живет Андрей как самостоятельный хозяин.

Вася-Солдат из сельсовета ушел:

— Ну вас в болото! Не по уму мне это дело.

Флаг сельсовета Андрей-Прапорщик перенес на свое крыльцо. Вася-Солдат снова по утрам играл на берестяном рожке, созывая в стадо рогатую скотину.

Как-то к вечеру у нашего дома по засохшей дороге застучали колеса. Я выглянул в окно: пара неказистых лошадок, затрепанный, побитый тарантас…

— Тп-р-р-р! — кучер-красноармеец, еще мальчишка, с винтовкой за спиной, залихватски натянул вожжи и повернулся к седоку: — Тп-р-р! Тут, что ли?

Тот уже слезал с тарантаса, тяжело двигая ногами, затекшими от долгой езды. На нем белая фуражка с красной звездой и легкий парусиновый пыльник.

— Есть тут живые? Где Артамоновна?

— Базатулов! — узнал я приезжего.

— Батюшки! — испугалась тетка Клавдия. — Что же мне делать-то? Чем его кормить? Настя! Самовар!

Базатулов уже поднимался на крыльцо.

Кучер, не снимая из-за спины винтовки, распряг лошадей, поставил их мордами к тарантасу — в тарантасе было навалено свеженакошенной травы.

— Хозяева! — заглянул он в окошко. — Овсеца казенным лошадкам не найдется? Эй, красавица! — он улыбчиво оскалил зубы, увидя Настю. — А кучера не накормишь?

Мне понравился мальчишка-красноармеец. Выгоревшая на солнце гимнастерка, буденовка, винтовка со штыком.

— Заходи, — сказал я ему. — Чего-нибудь найдем.

На меня он только покосился, не спуская глаз с Насти, но той было не до него: готовилось угощение для гостя. А тут еще и стадо ввалилось в деревню, и Настя занялась хозяйством.

Красноармеец сидел на кухне, привалившись к стене, нога на ногу. Можно подумать, что он в этой избе давно свой человек.

— Ну-к что ж, подождем, — рассуждал он, раскуривая цигарку из самосада. — Для баб скотина в первую очередь. Живете вы вроде богато, — оглядел он кухню, — Уполномоченный-то, что? Ваш знакомый?

— Какой уполномоченный? — спросил я.

— А этот… Базатулов. Уполномоченный укома. Реквизирует лен, холсты, куделю. Все излишки. Тоже из бывших. Его уком как «спеца» взял. В деле хорошо разбирается.

— Такой молоденький, — сказала мама жалостливо, глядя на красноармейца, — а уже в солдатах.

— Чего молоденький? — обиделся тот. — Семнадцать мне когда было? Я добровольно на фронт, а меня в кучера. Разве это справедливо?

Поздно вечером тетя Клавдия позвала на ту половину Никанора.

— Базатулов поговорить с тобой хочет.

— А чего мне с ним?.. Эка… Друзья-приятели… — сказал Никанор, но все же пошел.

Вернулся он скоро, сел на свое место на лавку под хомутами. Закурил.

— Чего он? — спросила мама.

— Землю, видишь ли, запустили. Не пашем… Пропадает земля. Кому же пахать? При Иван-то Никитиче… сколь народу в поле выходило? Нанять… заплатить… харчи. Уметь надо. А я что?

Так длинно Никанор никогда не говорил. Видать, зацепил его чем-то Базатулов за больное место.

Базатулов остался ночевать. Уложили его на той половине. Себе постелить тетя Клавдия велела рядом с мамой. На кухню она пришла с большой, вязанной из белого гаруса сумкой. В сумке что-то лежало. Настя, пока стелила, торопливо шептала маме:

— Шкатулка в сумке. Лакированная… дед-мороз на ней. На тройке едет. А в ей, в шкатулке… — Настя восторженно закатила глаза под лоб. — Бруслетки золотые, толстые! Бусы разные, цепки всякие — с часиками, с миндальенами… чего-чего нет! Колечки с камушками. Примерила я одно…

— Как примерила? — перебила мама.

— Она коробку-то под матрасом прячет. Смотрю, лежит… Открыла. Дух захватило… Примерила, да так страшно-страшно стало. Вдруг увидит?

— Ой, Настя!.. — испуганно заговорила мама. — Лучше бы ты и не рассказывала. Лучше бы мне и не знать. Ночь спать не буду. А ну, как вдруг украдут?

Мы, мужики, я, Никанор, красноармеец, ночевать пошли в сарай, на сено. Парень скоро захрапел, мне не спалось. Все слушал, как кряхтел и кашлял Никанор. Он сидел внизу, на порожке, у ворот, и курил, курил, что-то ворчал чуть слышно, сквозь зубы.

— Ну и паши… умный… Иван-то Никитич, бывало… умел… Знал, куда и как.

У меня в ушах шелестел Настин шепот про шкатулку. Вспоминал, как давным-давно, в Лигове, увидел я Ивана Никитича и тетю Клавдию, а в ее ушах серьга из красных камушков. Отец мой потом сказал: «Одни эти серьги — целое богатство…»

Утром, только-только ушло стадо, Базатулов потребовал самовар. Напившись чаю, велел запрячь в одноколку Мальчика, а мне сесть за кучера.

— Поехали! Посмотрим, чем вы тут владеете. Может, и дело-то нестоящее.

Мы объехали все угодья, где при Иване Никитиче кипела работа. Я показал Базатулову все, что знал. Арендованные у генерала клевера, теперь запущенные, потому что их нужно через три года перепахивать и сеять рожь. А почему через три года — я не знал. Слыхал, так Иван Никитич говорил. Оставленная под пары земля пустовала: «гуляла» незасеянной. Почему? На это я только пожал плечами. Базатулов сердился все больше и больше.