На Лиговке, у Обводного

Все присели кто куда с какими-то испуганными лицами. Вдруг тетя Клавдия спохватилась:

— Милые мои! — и побежала на ту половину.

— Ну… — недовольно проговорил Никанор. — Чего еще?

Скоро тетя Клавдия вернулась. На ладошке, на вытянутой руке, она несла тоненькое золотое колечко. Зеленой искоркой мигнул камешек. Всхлипывая от волнения, трясущимися руками надела колечко на Настин палец. Та заревела еще пуще, снова кинулась тете Клавдии на шею, голосисто причитая, выкрикивая слова благодарности, вечной верности до гроба.

— Ой, милая вы моя! Ой, простите меня… Дай вам бог… А я-то, дура…

«Вот видишь! — злорадно подумал я. — А ты шкатулку хотела украсть».

Наконец Никанор повез Настю к матери. Так полагалось — хотя свадьба будет «уходом», бежать невеста должна из родного дома, обязательно ночью.

Через три дня, ранним утром в новой избе Егора Прокофьева появилась молодая хозяйка. По старому обычаю, никаких застолиц, никакого шумного веселья на такой свадьбе не полагалось, но в тот же вечер в избе у молодых зазвякали стаканы, запахло щами на баранине, а попозже заиграла и гармонь: старое уступало новому.

— Сходим, — сказал Никанор. — Наська велела, чтоб ты тоже…

Настя встретила нас радостно, потеснила за столом гостей, усадила чуть ли не под образа. Мне и Никанору налили по стакану самогонки. Я испугался: самогонку я еще никогда не пил. Давным-давно, в Петрограде, когда приезжал Иван Никитич, я попробовал из рюмки остатки коньяка, в горле обожгло, и вместо ожидаемой приятности передернуло от отвращения. А тут полный стакан розовой мутной жидкости с тошнотворным запахом.

— Нет, — сказал я. — Не буду.

— Как? Да ты что? А зачем пришел? Жизнь молодым портить? — загалдели за столом. — Пей! За шиворот выльем!

Я посмотрел на Никанора. Он шевелил лохматыми бровями, сдвинув их к носу, точно хотел сказать: «Смотри, парень. Пить плохо, и не выпить плохо». Подскочила Настя…

— Выпей, выпей. За мое счастье! — смотрит жалостливо, будто ее счастье от того и зависит, выпью я или нет.

С замирающим сердцем я взялся за стакан.

— Разом! Не дыши, — посоветовал кто-то под руку.

Я выпил.

— Молодец! — хлопнул меня по плечу бывший староста Прокофий. — Закусывай, — и кинул мне на тарелку кусок мяса.

Я обрадовался. Смотри-ка, выпил — и хоть бы что!

— Закусывай, закусывай, — угощала Настя.

Закусывать не хотелось. В горле комок — не проглотить, в животе жжет, а в коленки течет какая-то слабость. Стол сдвинулся в сторону, рядом с Никанором появился еще такой же Никанор. Но меня это не удивило. Я только приглядывался к ним, стараясь угадать, который же Никанор настоящий?

— Ты который? — спросил я, но на меня никто уже не обращал внимания.

По избе пробежала Настя, за ней другая, такая же, Настя, в такой же кофточке — синяя, сатиновая, мамин подарок. А вот и мамины глаза. Большие-большие, на меня смотрят не отрываясь. Я даже поежился. Чего она так? Я подмигнул и сказал:

— Ничего! Не бойся… Я и еще могу.

Где же Настин муж Егор? Вот… сидит. Это он меня в сельсовете толкнул. И я его топором?.. Или это он меня топором? А рядом с ним — еще один Егор…

— Ты что? — закричал я на обоих Егоров и каждому погрозил кулаком. — Ты у меня смотри!

Утром мать со слезами на глазах рассказывала, как Никанор тащил меня по деревне мертвецки пьяного, как отпаивали меня горячим молоком… Никанор налил мне полстакана самогонки.

— Нет… нет! — закричал я.

Заступилась мама.

— Помогает… — сказал Никанор. — Ну, ваше дело.

В доме стало непривычно тихо. Никанор молчал, мама молчала, тетя Клавдия не вылезала с той половины. Я тоже молчал. С кем говорить? Не стало шумной Настиной беготни по дому, не было ее нужного и не нужного крика, звяканья ведер, подойников, стука печной заслонки, кочерги, ухватов. Все, что маме пришлось делать вместо Насти, мама делала тихо, без крика, без стука. Без Насти стало тише и скучнее. Первые дни тетя Клавдия даже кричала:

— Настя! — и, спохватившись, плевалась: — Тьфу… Не привыкну никак.

Не вытерпела и Настя. Прибежала.

— Как вы тут? Справляетесь? Ой, милые мои!.. Как я рада. А тут все так же! — она оглядела кухню, точно ждала, искала здесь каких-то перемен. — Ну, я побежала…

После ее ухода Никанор долго курил, сидя под хомутами на своем любимом месте.

— Слушай… — сказал он маме. — Настьке надо бы… тово-другово. Сколько лет на этот дом отработала? Зерна… картошки… грибков, клюквы. Пару куриц на развод…

— Сама думала, — обрадовалась мама, — да все боюсь у Клавдии спросить.

— Нечего спрашивать… сами хозяева. Она рукой не шевельнула… чаи распивала.

Мы тут же запрягли Мальчика в телегу, навалили мешки с зерном, картошкой, кадушки с капустой, грибами, огурцами, еще с чем-то. Выглянула в окошко тетя Клавдия.

— Это что такое? — удивилась она. — Куда?

Никанор торопливо разбирал вожжи — поскорее с глаз долой. Мама не выдержала хозяйского окрика, растерянно стала объяснять:

— Да вот. Насте немножко. Надо же…

— Какой такой Насте? — закричала тетя Клавдия. — Никакой Насти!