На Лиговке, у Обводного

— Все трудоспособные! — жестко оборвал ее Егор. — Ваш сын тоже. На поседки ходит? С девками целуется? На людей с топором бросается? Значит, трудоспособный. Пойдет на лесозаготовки. Вас в доме четверо? — Егор вынул из кармана бумагу. — Все трудоспособные! На четверых, по разверстке, дров шестерика… — он заглянул в бумагу, — …кубических метров… по-старому это в саженях будет… — Глядя в потолок, стал пересчитывать на привычные сажени.

— Ошалели… — проговорил Никанор, — Эва, отвалили… Ползимы в лесу… пока напилишь!

— Как справишься, — развел руками Егор. — Твоя воля. Хоть к рождеству, хоть до весны. — Егор встал, решительно хлопнул шапкой по ладони. — Не гневайтесь. Пришел к вам по-хорошему, объяснить. Вот Настя… Говорит, пойдем, сходим. Они мне, говорит, как родня. А так — строгие указания. Кто через три дня не выедет, — Егор коротко махнул рукой, сжав кулак, будто схватил кого-то за шиворот. — За саботаж. Так что вот… До свидания. Будьте здоровы.

Егор и Настя ушли. Давно стихли по скрипучему снегу их шаги, в лохань падали, шипели обгоревшие угольки лучинки, мы сидели не шевелясь, боялись нарушить тишину. Спугнешь — и что-то случится.

— Что же делать? — не вынесла тишины мама.

— Не знаю! — сердито поднялась тетя Клавдия. — Что хотите, то и делайте. — И ушла на свою половину.

Одно дело напилить дровишек для дома, у себя под боком, это мы с Никанором делаем запросто, каждую осень. День-два — и готово. А тут… Мы смотрели на Никанора — что он скажет?

Никанор сказал:

— Без привычки в лес… могила!

В канун отъезда в лес, только что поужинали, опять пришел Егор с Настей. Это что же? Пришел проверять Никанора? Никанора не надо проверять. У него всегда все готово, и всегда раньше других. Полушубки, шапки, рукавицы, валенки — все зашито, залатано; харчи на неделю для Мальчика и для нас уложены на дровни. Мама сшила нам по две пары добротных холщовых портянок и смотрела на меня грустными глазами. «С топором поосторожней, — наставляла она меня. — Коленки не поруби». Завтра до свету Мальчика в оглобли, под дугу — и поехали. Куда ехать, Никанор знал. Бывал в тех местах. Он да дед Гордеев когда-то в молодости нанимались в артель валить лес для купца Дыренкова.

— Не возьмешь в компанию? — спросил Егор у Никанора.

Никанор, как всегда, ответил не сразу. Он сидел у светца с доской на коленях и острым ножом крошил самосад.

— В какую компанию? — поинтересовался Никанор.

Егор пояснил — нет напарника; напарников много, но не по душе. Так не возьмет ли Никанор его к себе в товарищи на заготовку дров? Он с лошадью. Три мужика, две лошади; Настя остается дома. Твоим бабам по старой привычке поможет, в субботу баню истопит. На твоих хозяек надежда плохая, неприспособленные.

«Это еще зачем? — подумал я. — Нам с Никанором и вдвоем хорошо. Справимся». Но мама обрадовалась, так вся и засветилась:

— Настенька! Вот хорошо бы. Одной-то мне страшно даже.

Никанор молча стучал ножом по табачным корешкам. Я покосился на него. Что он скажет?

— Лошадь сытая… сам будто не лодырь, — рассуждал Никанор, не отрывая глаз от самосада. — Опять же Настя… Ну-к что ж, давай… поладим. Чтоб с первыми петухами за околицу.

…До делянки оказалось недалеко — верст двенадцать по берегу Яимли. Река здесь широкая, берега высокие, крутые. Приехали, только-только забрезжило. Кругом снежно, тихо, все застыло. Веточка не шелохнет. Внизу, под деревьями, на снегу еще лежала ночная синь, а в небе, на маковках высоких сосен, зарозовели снежные шапки.

Когда-то этими лесами владел купец Дыренков.

— Дыренков знал… — пояснял Никанор, выходя из леса на берег. — Тут весной… в половодье-то… вода под самые берега. С гулом. Чего хошь сплавляй, все унесет.

Мы шли по берегу по колено в снегу. Никанор что-то искал.

— Вот… — наконец показал он на невысокий бугор, занесенный снегом. — Казарма.

Под снегом, когда его раскидали, оказалась избушка.

— С дыренковских времен, — рассказывал Никанор. — Артелью здесь жили.

Внутри вдоль стен нары, посредине печурка из глины, дощатый стол, скамейки.

— Вот житуха-то будет!.. — обрадовался Егор. — Все крыша над головой, не голое небо.

— Распрягайте, печку топить, котомки перетаскивать, — командовал Никанор.

К полудню управились, натопили печку, сварили обед, вскипятили чай.

— С утра начнем, — сказал Никанор.

Утром, съев по ломтю замерзшего хлеба, по куску солонины и выпив по кружке кипятка, мы отправились в лес.

— Пошли, — Никанор засунул за кушак топор.

— Вот, — останавливался он, — здесь. — Тюкнул топором по дереву, делая засечку. — Потом это… Теперь это…

Деревья Никанор метил не подряд, а как-то на выбор: то слева от себя, то справа.

Егор, хмурый, невыспавшийся, сердито ворчал:

— Чего их выбирать? Время терять. Вали подряд!

Никанор промолчал. Отоптал вокруг дерева снег, подрубил у корня с той стороны, куда валить.

— Режьте.

Мы с Егором взялись за пилу.

«Бзыннь-бзыннь… бзыннь-бзыннь…» — звенела она в тихом утреннем лесу, острая как бритва.