На обочине мира

От упоминания про Минин пещерный сон у меня ещё сильнее скручивает желудок. Я смотрю в зеркало и оскаливаю зубы. Ну правда, не настолько они ужасны. И всё же я тренируюсь улыбаться, плотно сжимая губы. Выгляжу как дурочка. И даже хуже – выгляжу как Дина Малик, когда она изображает из себя добренькую. Я решаю держать голову как можно ниже и надеяться, что мама с папой не заметят.

– Кстати говоря, возможно, вот это поможет тебе делать фото с этим твоим… телефоном. – Он протягивает мне чёрную коробочку из жёсткого картона, задняя часть которой открывается, держась на петле из тканевой ленты. Спереди приклеена (немного неаккуратно, но всё же…) линза, как в камере, и вырезана дыра для объектива моего телефона.

– Ты… ты это сам сделал? Для меня? – спрашиваю я и сую телефон внутрь. Входит идеально. – Офигенно! А где ты взял линзу? – Я верчу коробочку, восхищаясь ею, и просто обожаю своего брата за это. Она правда хороша, и Алекс потратил на неё своё время. Это очень мило с его стороны и, если особо не присматриваться, коробочка выглядит просто как старомодная камера. Ну, почти…

– Это деталь моего телескопа, – немного застенчиво отвечает он. – Он довольно старый. Я им особо не пользуюсь, и это тебе понадобится больше, чем мне. Ой, и не говори «офигенно». Звучит крышкануто.

Я обдумываю это, кивая, и тут слышу мамин крик:

– Завтрак! Спускайтесь! – и Алекс уходит.

Я с трудом сглатываю и дышу, как Моди учила: вдох на счёт четыре, выдох на счёт шесть.

Наконец, снова повернувшись к зеркалу, я говорю себе вслух:

– Теперь ты здесь, Уилла. Воспользуйся этим по максимуму.

Я должна немедленно приняться за работу – собрать доказательства, как можно скорее вернуться к пещере, ничем не рискуя, и поймать новый высокий прилив почти в полдень.

Иногда притворяться храброй – это всё равно что быть храброй на самом деле. Я шагаю на кухню со свежеобретённой целеустремлённостью. Держа в руках телефон, замаскированный под камеру, и стараясь постоянно шевелить им, чтобы никто не мог его разглядеть, я объявляю:

– Ну ладно, время фото!

Дверца холодильника закрывается, и я делаю снимок, и тут становится видно, что мама с папой целуются.

– О нет! Ох, простите!

Оба принимаются хихикать, будто и подумать не могли, что целующиеся родители – самое противное зрелище на свете.

– Ха-ха! – смеётся папа. – Поймали с поличным!

– О-о, что это? – спрашивает мама, указывая на мою картонную камеру, и я выдаю заготовленную фразу:

– Это для школьного фотопроекта. «Я и… мои миры». – Последние два слова я говорю в шутку самой себе, но никто этого не замечает.

– Ох, Мина. У меня волосы не причёсаны. Выглядят как гнездо, – говорит она, и, хоть я и знаю, что это не моя настоящая мама, я улыбаюсь, потому что именно так и сказала бы мама настоящая. Потом я спохватываюсь и быстро прячу зубы.

– Для меня ты прекрасна, дорогая, – говорит папа, и мне приходится подавить рвотный позыв, потому что мама снова целует его. Честно говоря, это лучше, чем когда они всё время спорят, но всё же…

Я поднимаю камеру, чтобы сделать новое фото.

– Ладно, смотрите сюда. Хотя… я передумала, не смотрите в камеру! Смотрите в сторону, в сторону – так гораздо естественнее!

Я фоткаю Алекса и маму, потом маму с папой в поварском переднике, потом всех троих. Мой телефон издаёт щелчок, как старая камера, так что никто не задаёт новых вопросов.

Несколько минут спустя мы с Алексом остаёмся вдвоём за кухонным столом. Мама убежала, посылая нам воздушные поцелуи и веля вести себя хорошо, а папа сказал, что едет в Калверкот, и ушёл, напевая какую-то песню о том, «Когда придёт лодка», отчего Алекс смеётся, а вместе с ним – я.

Алекс передаёт мне тост и банку с какой-то намазкой. Кажется, это джем – на вкус нормально. Сладковато так.

Пока мы едим, Алекс рассказывает мне столько всего, что у меня голова идёт кругом. Начать с того, что войн здесь нет. Всем хватает еды. Воздух и океаны чистые. Люди могут поклоняться любому богу – или вообще никакому, если хотят. Они могут жить как угодно и любить кого угодно. Люди живут дольше и обычно умирают мирно и в старом возрасте…

– У вас нет болезней? – недоверчиво спрашиваю я, и Алекс обдумывает мой вопрос.

– Нет. Нет, есть. Но большинство из них мы умеем лечить. Рак вот когда-то считался серьёзной болезнью, а теперь нет. Хотя… я чуть не умер, когда был младенцем.

– П-правда?

– Ага. Ну то есть – слава современной медицине!

– А что у тебя было?

– А, какой-то порок сердца. Не помню, как это называлось. Но я поправился.

– Не… Тетрада Фалло случайно? – Я так часто слышала это название от мамы с папой, что оно просто соскальзывает у меня с языка.

Алекс отвечает:

– Точно! – А потом хмурится. – А ты откуда знаешь?