На обочине мира

– До Эдинбурга, – говорит Алекс, – сто миль, если лететь напрямую. – Даже я могу посчитать, когда мы будем на месте, если летим мы со скоростью пятьдесят миль в час.

Мы пролетаем над морем, но всего в нескольких сотнях метров от суши. На воде возле берега виднеется бесчисленное множество лодок с горящими огнями, некоторые стоят на якорях небольшими группами, другие поодиночке – от здоровенных круизных лайнеров и рыбацких судов до маленьких яхт и скоростных лодок. Алекс выключил фары, чтобы нас не было видно с земли. Далеко внизу под нами, по левую руку, я вижу серебристую ленту дороги, освещённой одновременно закатным солнцем и Луной – она уже здорово поднялась и светит прямо нам в спины.

Красные задние фары транспорта, направляющегося на север, сочетаются с белыми фарами транспорта, направляющегося на юг. В основном это си-мобили. По другую сторону дороги простираются до самого рыже-розового горизонта бесконечные серо-зелёные нортумберлендские холмы и вересковые пустоши.

Несколько волнующих секунд с нами рядом летит чайка, но мы гораздо быстрее неё, так что она сворачивает в сторону и скрывается из виду где-то внизу.

Не могу сказать, что я расслабилась, но мои ноги движутся без затруднений. Крутить педали не так сложно, стоит только найти подходящий темп. Ветер воет слишком громко, а старый мотор ревёт слишком шумно, чтобы Алекс мог со мной поговорить. Несмотря на перчатки, руки у меня заледенели. В какой-то момент Алекс протягивает назад руку, стучит меня по коленке, привлекая внимание, и указывает вниз. Далеко внизу – неровная серая линия, пересекающая чернильную сельскую местность. Теперь мы летим над землёй, как Алекс и говорил, и это Адрианов вал – длинная стена, построенная почти 2000 лет назад, отмечавшая когда-то северную границу Римской империи. Скоро мы будем лететь над Шотландией, а потом – над Эдинбургом.

Уже темно, и я даже не заметила, что Луна тоже темнеет: её окутывает огромная пелена облаков. Вскоре огни под нами подёргиваются дымкой: мы влетаем в низкую тучу, и температура падает ещё ниже. Внезапно всё небо озаряет вспышка света, а через несколько секунд раздаётся раскат грома, и я визжу и покрепче вцепляюсь в Алекса.

Дождь начинается немедленно. Он не просто капает, а льётся мощной стеной, попадает мне в рот, когда я вдыхаю, и пропитывает насквозь. Дождевик, который на мне надет, оказывается бесполезным, и вода просачивается всюду, куда только можно: за шиворот, под манжеты, даже через застёжку и подол. Мои ноги, ступни и шапка промокают за считаные секунды. Временами у меня появляется ощущение, что мы летим под водой.

Мы находимся в таком плотном облаке, что я даже не вижу землю, а когда молния вспыхивает снова, мне кажется, что она прямо рядом с нами: толстая полоса ослепительного синеватого света, отдающаяся оглушительным треском в ушах и яростно опрокидывающая лётик на бок, так что мне приходится перестать крутить педали и вцепиться ногами в сиденье, чтобы не упасть. Ветер беспощадно треплет нас, неся с собой новые струи дождя.

В следующий раз молния вспыхивает за нашими спинами.

Потом становится по-настоящему холодно. Сначала я начинаю дрожать, потом по мне ползёт непреодолимый холод, который становится сильнее, когда десять минут спустя мы вылетаем из тучи, и ночной воздух проникает под мою вымокшую одежду. И всё же я продолжаю давить на педали, словно ноги работают сами по себе. Алекс протягивает руку, нащупывает мою ладонь и ободряюще её пожимает. Я пожимаю в ответ – по крайней мере мне так кажется, но пальцы у меня почти ничего не чувствуют, так что сказать сложно. Алекс снижается поближе к земле, где воздух немного теплее, но особой разницы я не чувствую. В ушах болезненно стучит, и у меня такое ощущение, что я вот-вот отключусь от холода.

Через плечо брата я вижу, как он поднимает запястье и смотрит на часы.

Уже полдесятого.

– Мы не успеем, – хриплю я сама себе.

И тут Алекс поднимает другую руку и указывает вперёд, и я вижу в отдалении слабое свечение, что-то вроде мерцающего купола света, во многих милях от нас, далеко внизу.

Эдинбург.

Когда мы приближаемся, свет становится ярче, и я уже могу различить очертания районов, толстыми щупальцами раскинувшихся вдоль дорог, впадающих в город. Вскоре мы уже прямо над домами и улицами, и до нас долетают звуки масштабного празднования: громкая, ударяющая по ушам музыка, гитары, волынки, церковные колокола и пение с высоты минарета мечети. Ветер вихрями приносит и уносит звуки, и я почти забываю, что продрогла до костей. Зубы перестали клацать: теперь я так крепко стискиваю челюсть, что мне уже больно.

Потом, далеко под нами, я вижу то, что мы и ищем. Кругловатый пробел в городских огнях. Я стучу Алекса по спине, и он показывает мне большой палец: он тоже увидел. Он всё снижается, снижается, пока у меня не начинает закладывать уши, и вот мы уже можем разглядеть крошечные фигурки людей на земле. Возле каждого – огонёк света, будто все держат в руках какие-то факелы, но я ещё слишком высоко и не могу разглядеть детали.