На осколках разбитых надежд (СИ)

— Не стоит дразнить такими словами Господа, — сурово сказал пастор, уловив шутливые нотки в его голосе. — Не то время, когда Господь и так гневается на нас.

Рихард с трудом сдержался после этих слов, чтобы не сказать в ответ, что у Бога были причины, чтобы обрушиваться на немцев, карая их за проступки. А потом он вспомнил, что во время бомбардировок, на которые намекал пастор, гибнут и невинные — старики, женщины и дети. Если это кара за то, что он видел здесь и в Советах, то странно, что Господь наказывает всех…

Как же Рихард не хотел ехать в очередной ад на земле! Даже сам вид «Мерседеса», на котором приезжал эсэсовец в штатском за ним, вызывал смесь отвращения и холодного гнева. Но он не мог не поехать. Даже зная, что надежды больше нет. Он закрывал глаза, пытаясь уснуть во время долгого пути, но перед глазами постоянно тут же вставали страшные слова и даты из документов, обжигая своим смыслом. И он пытался думать о чем угодно, но не о том, что узнал этой ночью. Иначе хотелось выплеснуть из себя переполнявшие эмоции — бить по всему, по чему попадала рука, крушить все вокруг, превращая в осколки, подобные тем, в которые обрушились его надежды.

Все было разрушено. Женщина, которую он любил, умерла. Он чувствовал себя преданным человеком, которому доверял безгранично. Не только когда мама поставила подпись на документе, подтверждающем ее согласие на проведение операции, но и потом, когда видела, как он отчаянно пытается собрать прошлое по крупинкам, и молчала. Каким же глупцом он был, когда верил, что она поможет Ленхен, приняв его выбор! А еще он чувствовал, как треснуло основание его веры в великое будущее своей страны и в справедливость войны, которая она вела, потому что увидел иную сторону, темную и страшную, бесчеловечность которой отказывался признать разум.

Эта последняя жизнь, которую он все еще мог спасти, да обещание развеять прах дяди Ханке — это все, что теперь держало его на земле. Больше не осталось ничего…

И снова сотни женских лиц. Остроскулые, измученные, со следами побоев и с пустыми взглядами, от которых вдоль позвоночника шел неприятный холодок. Рихарду было нужно делать вид, что он ищет, пытливо скользя взглядом по лицам, но он просто не мог. Они все были обречены умереть, теперь он это знал, первым же делом натыкаясь взглядом на виселицы, которые стояли в каждом лагере. От голода из-за скудности рациона, от холода в их тонких униформах, в которых они дрожали, стоя на пронизывающем осеннем ветру, от побоев охранниц, от болезней, которые легко распространялись здесь. Потому невольно создавалось ощущение, что он ходит между рядами живых мертвецов, которые все еще дышат, но все уже давно мертвы.

В этот раз выбор Рихарда был особенно сложен. Как можно было выбрать одного человека из сотен, зная о том, что ждет остальных? Его спутник в штатском назвал это шутливо «игрой в Бога», царапнув Рихарда кощунством слов и одновременно жестокой правотой этой шутки. В итоге он остановил свой выбор на девушке, которая показалась ему чем-то похожей на Ленхен — тот же рост, то же хрупкое телосложение и такие же большие голубые глаза. И в то же время она была совершенно непохожа на нее чертами лица и цветом волос.

Но не только сложностью выбора отличался визит в этот лагерь, филиал огромного Бухенвальда, на самой границе Тюрингии. Впервые за эти дни комендант лагеря вдруг стал задавать вопросы о законности процедуры. Рихард видел, что самому бы ему никогда не пришло в голову говорить подобное эсэсовцу в штатском, если бы его не подтолкнул к этому один из офицеров охраны. Они долго о чем-то спорили вполголоса после того, как Рихард выбрал эту заключенную, и даже его спутник обратил на это внимание.

— Вам недостаточно бумаг, которые я показал вам? — со злой усмешкой в голосе проговорил эсэсовец в ответ на вопросы коменданта. — Вы же читали бумаги. Вам следует просто отдать нам заключенную в полное распоряжение. А куда ее переводят и что с ней дальше будет — вас не должно касаться.

— Да, но по бумагам она остается все еще в лагере, разве не так? — обеспокоенно спросил комендант, явно жалея, что завел этот разговор. — Вы же не забираете ее документы. Только заключенную.