На осколках разбитых надежд (СИ)

Лена настолько была взволнована этими мыслями и переживаниями, что едва дышала, когда проверяла тайник спустя сутки. Вздрагивала при каждом движении на станции или звуке, который доносился до ее слуха. Но и подумать не могла, что тайник будет нетронутым — и сверток, и записка лежали на том же месте, где она оставила их. Понадобилась неделя долгого и томительного ожидания, чтобы военнопленные рискнули взять сверток из этого импровизированного хранилища. И около двух недель, чтобы они рискнули ответить на Ленино послание короткими скупыми фразами, написанными кривым, еле разборчивым почерком.

Три недели спустя после первого ответа на ее записку, в промозглый день, когда серое небо моросило мелким противным дождем, пробирающим до самого нутра, пленных гнали по улицам Фрайталя. Под бешеный лай собак, рвущихся с поводков, под возмущенный ропот наблюдающих эту процессию прохожих, недовольных, что их тихие улочки коснулась грязь «унтерменшей». И вдруг глядя на эту колонну, Лене пришло в голову, что возможно, среди этих пленных мог быть ее брат. Совершенно удивительная и непонятно как пришедшая в голову мысль, заставившая ее жадно всматриваться в лицо каждого из тридцати четырех человек, оставшихся в живых к этому дню. Она и сама позднее не могла объяснить, что на нее нашло. Наверное, сказалась такая близость к пленным. Словно кто-то вдруг запустил в голове Лены пульсирующую от страха мысль увидеть брата среди этих несчастных. Или Котю, о котором тут же потянулись воспоминания следом. Воспоминания, которые вызывали сейчас острую вину перед ним и жгучее чувство стыда.

Что бы он сказал о ней сейчас, когда уже совсем не стало той девочки-балерины, о которой он так заботился когда-то и самым преданным другом которой когда-то был?

Лена вглядывалась в лица, страшась и одновременно надеясь увидеть знакомые черты в каком-то из них. Все эти мужчины попали в плен в прошлом году, под Харьковом, ее брат или Котя вполне могли быть на фронте к этому моменту. Сумела ли бы сдержать себя и не броситься в колонну пленных, если бы узнала в этих лицах брата или Соболева-младшего? Но их там не было. Ни Коли, ни Коти. Только чужие лица. Пугающее, но в то же время приносящее невероятное облегчение понимание. И Лена долго еще в тот вечер ходила словно оглушенная, а в ушах так и стоял лай овчарок, которые сторожили военнопленных.

В тот вечер Людо впервые не ушел в свою спальню один после ужина. Он поманил за собой жену вглубь дома, сказав, что хочет поговорить, и когда за ними закрылась дверь, Лена слышала, как они ссорятся, пока мыла посуду. Она не разбирала слов, но хорошо распознавала гневные ноты в голосе Людвига и слабые возражения Кристль. Лена понимала, что речь идет именно о ней, русской, присутствие которой в доме ставило под удар их собственную безопасность. И Людо не стал скрывать своих мыслей, когда настала очередь Лены для серьезного разговора.

— Кристль призналась мне, что ты уже давно знаешь о том, что на шахтах работают русские пленные, — без всяких предисловий начал он. — Я видел твое лицо сегодня. Надеюсь, ты не задумала ничего такого. Держись от них подальше, Лене, я предупреждаю тебя. Когда они побегут — а они побегут, я точно знаю по своему опыту прошлой войны, русские упрямы и безумны! — ты не должна даже думать о том, чтобы бежать с ними.

Лене мысль об побеге прежде даже не приходила в голову, о чем она честно и открыто сказала Людвигу. Но это предположение вдруг зацепилось в ней, укореняясь с каждым днем все крепче и крепче.

Она не могла бежать с Войтеком. Бежать одной было сродни самоубийству. Но вот бежать со своими, с русскими… Это было вполне реально. И это могло получиться!

А то, что пленные могли действительно скоро планировать побег, вполне было возможным. Недаром в одной из первых записок ее попросили написать, какие немецкие города находятся поблизости. Лена хорошо помнила, как когда-то сама выясняла эти детали, планируя бегство из Розенбурга. Да, тогда побег завершился, едва начавшись, но в этот раз они гораздо ближе к границе с Польшей, а оттуда было совсем недалеко до родины.