На заре

— Спросись у Витьки. Он, кажись, пришел уже.

— Не пришел, дедунюшка, — умоляла Оксана.

— Да мне-то все равно, иди, — махнул рукой Наумыч.

— Я быстренько! — сказала Оксана и пустилась по дороге.

Свернув за угол, она ускорила шаг и, казалось, не чувствуя ног под собой, полетела точно на крыльях, осторожно пробралась в отцовский сад, увидела Андрея в тени под ветвистой яблоней, кинулась ему на шею. Он прижал ее к себе, заглянул в пылающее лицо, поцеловал в губы.

Сели на заветную скамейку, молчали. Казалось, не находили слов для разговора. Наконец, Оксана прильнула к нему, прошептала:

— Ой, как ты не боишься, Андрюша! Тут же могут схватить тебя.

— Волков бояться — в лес не ходить, — самоуверенно заявил Андрей. — Вот скоро уже и твой батько с Крыжановским нагрянут сюда. Проучат Корягина и Жебрака за тех, кого они арестовали.

— Ой, Андрюша! — дрожа всем телом, промолвила Оксана. — Гнедая лошадь с волком тягалась: один хвост да грива осталась.

— Еще бабушка надвое сказала, — пробормотал Андрей.

— Ты надолго? — спросила Оксана.

— Как роса упадет, так и след пропадет, — ответил Андрей и, помолчав, глухо выдавил: — Так ты замуж вышла?

— Меня выдали! — потупив голову, попыталась оправдываться Оксана. — Папаня настояли.

— Если бы не захотела, то не выдали, — проговорил Андрей осуждающе. — С большевиком, значит, живешь?

— Андрюша, все будет зависеть от того, как сложатся дела. Если бы спихнуть большевиков.

— Так-то и спихнешь, — проворчал Андрей. — Не так все просто.

— Но я с Виктором жить не буду. — Оксана снова повисла у Андрея на шее, простонала: — Милый, ты для меня дороже всех на свете! Я и сейчас ушла бы с тобой.

— А я думал, что ты уже разлюбила меня.

— Тебя, Андрюша? — прошептала Оксана. — Никогда!

— Любушка ты моя ненаглядная! — чуть ли не в голос вскрикнул Андрей, обнял и взял на руки…

* * *

Дарья в отчаянии металась по комнате и, не находя себе покоя, останавливалась, прислушивалась к шороху за окном, с нетерпением ждала мужа. Хотелось поговорить о молотьбе хлеба, рассказать ему о своем горе. Но он не приходил. Лампа горела слабым светом. В комнате было полутемно. Дарья припала к окну, выходившему во двор, казалось, вся превратилась в слух. Нигде ни звука. Заглянула в спальню, посмотрела на мужнину черкеску, висевшую на рожке. Слезы навернулись на глаза. Зашла в кухню, и сердце забилось с такой силой, что готово было вырваться из груди.

Время тянулось медленно, и от этого становилось совсем муторно, усиливалась мучительная тревога.

Но вот скрипнула дверь, и на пороге появился муж. Дарья вздрогнула, взглянула на него выплаканными глазами. Молчала. Он шагнул в спальню, надел черкеску и, войдя в зал, пробормотал:

— Я ухожу.

— Что же ты не посоветуешь мне, что делать с хлебом, — чуть ли не со слезами проговорила Дарья и не смогла сдержать себя: отвернулась и навзрыд заплакала.

— Молоти как-нибудь, — держась за дверную скобку, ответил Андрей. — Мы скоро будем в станице. Прощевай, мне нельзя задерживаться.

Дарья прислонилась к столу и, скрестив на груди руки, окаменела.

* * *

Виктор Левицкий вернулся из ревкома, зажег лампу и стал поджидать жену. Из великой хаты доносился тихий говор матери и отца. Наумыч уже спал.

Оксана на цыпочках прошла в свою комнату и, обняв мужа, поцеловала в щеку.

— Где ты была до этого времени? — спросил Виктор.

— У мамани, — грустно посмотрела Оксана ему в глаза. — Заболели они. Папа до сих пор не приехал…

Виктор пристально посмотрел на нее.

Оксана приготовила постель. Виктор заметил у нее на черной юбке сенную труху, заботливо смахнул ее.

— Что это? — смутилась Оксана.

— Да… ничего особенного, — сказал Виктор. — Сено, должно быть, из база.

Оксану словно варом обдало, и она, чувствуя, как от стыда загорелись у нее лицо и уши, поторопилась погасить свет.

* * *

Дарья всю ночь проплакала. Рано утром выгнала в стадо коров, запрягла в арбу лошадей и уехала за пшеницей. Сердце ныло, обливалось кровью. Слезы то и дело подступали к горлу. Но вместо того чтобы заплакать, она запела надрывным голосом:

Сухота ты моя,
Де ты набралася?

Замолкла, оглянулась вокруг, тронула лошадей вожжами. Арба громко затарахтела.

На поле нагрузила пшеницу, обняла лошадь за голову. Причитая, залилась горькими слезами.

Наплакавшись, она окинула глазами безлюдное поле, вдали синеющий лес, взобралась на арбу и выехала на дорогу. Свежий ветерок осушал ее мокрое лицо.

Дома принялась за разгрузку. На скирде никого не было. Тяжелая пшеница ползла вниз. Глаза заливало потом. Лицо от сильной жары покраснело. Лошади ели в корыте полову. Воробьи сыпанули с крыши конюшни, сели на заборе, воровато поглядывая на Дарью.

Наконец был сброшен последний навильник[276]. Дарья остановилась посреди двора с ведром в руке, окинула бессмысленным взглядом постройки, тупо глядевшие на нее раскрытыми дверями, поправила на голове платок.