На заре

— Поражаетесь? — спросил Атарбеков. — Может быть, вы и не догадывались, что приняли от Хвостикова на хранение?

Игуменья покосилась на Кочкарова, ответила:

— Нет, почему же, знала. Но под страхом смерти хранила.

— Почему же вы не доложили нашему командованию? — спросил Атарбеков.

— Говорю же, Хвостиков застращал. Смерти убоялась.

Атарбеков закашлялся, прикрыл рот платком и, с трудом поборов приступ удушья, сказал:

— Убоялись раньше времени в царство небесное попасть? А теперь мы вас будем судить за пособничество врагам Советской власти.

Игуменья снова перекрестилась, вздохнула:

— Да будет на то воля господня.

— Не господня, а народная! — заключил Атарбеков и кивнул чекистам: — Уведите арестованных.

* * *

В десятом часу утра дежурный доложил Атарбекову, что к нему хочет пройти какой-то поп, приехавший на тачанке.

— Пропустите! — распорядился Атарбеков.

Вошел Евсевий Рождественский. Отрекомендовавшись, он сообщил, что прибыл в Баталпашинский отдел по заданию епископа Иоанна для проверки состояния всех монастырей.

— А мы тут при чем? — пожал плечами Атарбеков.

Евсевий хмыкнул, помолчал немного, потом сказал:

— Вы, гражданин начальник особого отдела, прекрасно знаете, в чем дело. Мать Раиса — игуменья Сентийского Спасо-Преображенского монастыря — содержится у вас под арестом. Меня интересует, в чем состоит ее вина, и если можно, то разрешите мне поговорить с нею.

Атарбеков попросил привести игуменью и объяснил Евсевию причину ареста настоятельницы.

Дежурный ввел игуменью, Евсевий пожал ей руку

— Я — викарий епископа Иоанна Евсевий Рождественский.

— Слыхала о вас, — сказала игуменья. — Мы вас ждали. Постарел уже наш епископ, некому наводить порядки церковные на Кубани…

— Затем я и приехал, — сказал Евсевий, — К сожалению, я стал свидетелем очень печальных событий.

— Да вот… арестовали меня… — проговорила игуменья. — Застращал меня Хвостиков. Берегла его проклятое золото, передала Кочкарову, как велено было. Теперь судить меня собираются.

Евсевий обернулся к Атарбекову.

— По-моему, гражданин начальник, строго винить мать Раису нельзя. Запугать старую, слабую женщину нетрудно.

— Степень ее виновности будет установлена следствием, в Екатеринодаре, — заявил Атарбеков.

XX

Черномоморская Екатерино-Лебяжская Николаевская общежительная пустынь расположена в красивейшей местности, у так называемого Лебяжьего лимана, напоминающего своей формой плывущего лебедя[680]. Это один из самых крупных монастырей на Кубани. Его многочисленные постройки, сверкающие ослепительной белизной, обнесены высокой кирпичной стеной. Посреди двора, на самом высоком месте, в голубую высь возносится позолоченными крестами девятикупольный Соборный Рождество-Богородицкий храм.

Со двора молочной фермы, что приютилась на северо-западной стороне острова, за монастырскую стену долетали мычание коров и голоса пастухов.

На главной аллее, обсаженной по сторонам желтой акацией и сиренью, показался слепой бородатый монах — искуснейший монастырский звонарь Сергий. Громко стуча каблуками сапог, он безошибочно свернул к колокольне, увенчанной золотой луковицей купола и сияющим крестом, подобрал полы рясы, поднялся по крутым лестницам к колоколам. Над лиманом поплыл гулкий звон. Отбив утренние часы, Сергий сел на скамью у решетчатого окна колокольни, уставился пустыми глазницами в небо и начал бубнить молитву.

Внизу, на лестнице, заскрипели ступени. Сергий прислушался и сразу определил, что наверх с кем-то поднимается протоиерей Гурий. Кто был второй, Сергий так и не смог угадать по шагам, подумал: «Уж не тот ли это монах, что прибыл на днях?»

Действительно, с Гурием на колокольню в монашеской, одежде поднялся полковник Жуков.

— Вот видите, — сказал Гурий, подойдя к барьеру окна. — Отсюда просматриваются ближайшие плавни и острова на лиманах.

— Да, места здесь отменнейшие, — заметил Жуков. — Куда ни глянешь — естественные укрепления. Не монастырь, а крепость. И вы, отец протоиерей, право, смахиваете на начальника крепости. Что-то есть в вас офицерское.

— Что-то, разумеется, осталось, — Гурий расправил огненно-рыжую бороду, лежавшую лопатой на груди. — В молодости я учился во втором кадетском корпусе в Петербурге. Оттуда вышел хорунжим; служил в конно-артиллерийской четырнадцатой батарее Кавказского линейного войска, затем при воинском штабе. Одно время даже заведовал юнкерской командой, был советником войскового правления. Позже судьба определила меня в Киевскую духовную семинарию и Московскую академию. Был возведен в сан протопопа и назначен в Екатеринодар войсковым протоиереем.

— У вас прелюбопытнейшая биография, — сказал Жуков. — Выходит, волею судеб не я один сменил мундир на рясу.

— А вы что, брат, тоже из военных? — неожиданно спросил Сергий.

— Довелось всего испытать, — уклончиво ответил Жуков. — Устал я от мирской суеты и пришел сюда на покой.

Сергий поднялся со скамьи.

— Позвольте, брат, познакомиться с вами… пальцами лицо оглядеть.

— Что ж, давайте знакомиться, — поморщился Жуков.

Сергий провел шершавыми пальцами по его щекам, потрогал усы, нос, веки.

— А что ж без бороды, брат?