На заре

— Видите ли, все будет зависеть от нас… Победа сама собой не придет: ее надо завоевать!.. Если мы сумеем сплотиться, то Советская власть, безусловно, падет.

— Ох, — вздохнула купчиха. — Что-то не верится мне в нашу победу. Не удержались мы за гриву, а за хвост и вовсе не удержимся!

— Что же, по-вашему, надо прекращать борьбу с большевиками? — Жуков поднял на нее хмурый взгляд.

— А где силы? — в свою очередь спросила Марфа Кузьминична. — У нас была большая армия, были такие полководцы, как Алексеев, Корнилов, Деникин и, наконец Врангель. Ни армии, ни полководцев уже нет.

— Врангель еще в Крыму, — заявил Жуков. — У него тысячи храбрых офицеров-патриотов, и еще неизвестно, как будут развиваться события дальше.

— В том-то и дело, что ничего не известно, — вмешался Константин Тихонович. — Я, например, считаю…

— Помолчи, Коташа! — оборвала его Марфа Кузьминична. — Твое дело… маленькое.

Комаровский поглядел на нее исподлобья.

— Отето, значит, ты, Марфа Кузьминична, думаешь, что мы совсем сбанкрутились?

— Я говорю про то, что есть в действительности.

— Нельзя, Марфа Кузьминична, оценивать действительность так пессимистично, — сказал Ярон. — Сейчас патриарх Тихон принимает все меры, чтобы поднять православный русский народ против Советской власти. С этой целью он и прислал нам своего викария, который будет проводить на Кубани политику, угодную святейшему синоду. Да и без помощи великих западных держав никогда не взять верх… Запад непременно поможет нам, — убежденно произнес Ярон, — Патриарх Тихон ведет активные переговоры с Америкой, Англией и Францией по этому поводу. Ну, а нам нужно не выжидать, а действовать.

* * *

Федор сидел на колокольне и смотрел в подзорную трубу на дорогу, ведущую к Брюховецкой. Звонарь Сергий находился здесь же, то и дело спрашивал:

— Ну что, брат, не видать?

— Пока нет! — отвечал Федор.

Но вот против пасеки показалась тачанка. Федор, затаив дыхание, с минуту присматривался к ней, затем крикнул:

— Едут!

Он осенил себя крестом и помчался вниз докладывать игумену о приближении преосвященного гостя.

Тем временем на колокольню поднялись девушки-доярки, работавшие на черном дворе.

К звонарю подошла озорная, шустроглазая смуглянка и, притронувшись к его руке, спросила:

— Отец Сергий, хочешь выпить по случаю праздника? Самогончик есть у нас.

Сергий, услышав о самогоне, жадно проглотил слюну.

— Хе-хе, проказницы, подшутить решили над стариком?

— Да ей-богу же нет! — побожилась смуглянка, открыла бутылку и поднесла горлышко к носу звонаря. — Первачок, крепенький.

Сергий потянулся к бутылке, но смуглянка спрятала ее за спину, сказала, подмигивая подругам:

— А камаринскую отзвонишь?

— Это сейчас, что ли? — спросил Сергий и мотнул головой. — Не могу! Праздник великий, в другой раз.

— Ну, тогда и самогон в другой раз, — ответила смуглянка. — Самое в праздник и послушать такой веселый перезвон. — И крикнула подругам: — Пошли, девчата!

У Сергия засосало под ложечкой, в горле сразу пересохло.

— Погодите! — сдался он. — Давайте самогон, так и быть, уважу…

Тачанка с Евсевием и попом Забелиным уже была у Коновии[688]. Из храма вынесли хоругви, кресты, иконы, простлали ковровую дорожку в аллее — от паперти храма до гребли.

Игумен велел звонить в колокола.

Сергий выпил полбутылки, уцепился за веревки и ударил во все двенадцать колоколов. По всему лиману пронесся гул веселого перезвона.

Услышав его, Евсевий удивленно взглянул на Забелина.

— Отец Александр, а вы не находите, что нас встречают каким-то странным звоном?

— И верно, что-то непристойное, — подтвердил Забелин, прислушиваясь.

А колокола, не унимаясь, вызванивали:

Как на улице Варваринской
Спит Касьян, мужик камаринский.
Борода его всклокочена
И дешевкою подмочена.[689]

В глазах Евсевия засверкали огоньки.

— Да это же камаринская! Вот это звонарь! Артист, ей-ей, артист. Нет, нет, вы послушайте, что выделывает шельмец. — И, взмахнув руками, начал дирижировать, подпевать тихонько:

Ах ты, милый друг, голубчик мой Касьян!
Ты сегодня именинник, значит — пьян,
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле,
В этот день для них зеленое вино
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно!

Кучер-монах расплылся в улыбке, громко чмокнул губами, ударил вожжами по коням. Тачанка, громыхая колесами о настил моста, пронеслась мимо Коновии.

А в монастыре — переполох. Вся монашеская братия, услышав игривый звон, пала на колени, начала бить земные поклоны, испуганно приговаривая: «Пресвятая богородица, спаси нас… единая, чистая и благословенная…»

Игумен Дорофей и протоиерей Гурий взбежали на колокольню, накинулись на звонаря.

— Ты что делаешь, богомерзкий слепец? — закричал Дорофей. — Опозорить нас решил перед викарием?

— Прекрати немедля, слышишь, дьявол! — затопал ногами Гурий.