На заре

Выйдя из церкви, надзирательница подозвала к себе мать Сергию, стоявшую у монастырской стены, спросила:

— Ну, где Мавра?

— Только что в лес подалась, — ответила мать Сергия.

— Изловить, изловить ее надо! — распорядилась мать Иоанна, — Мирона и конюхов послать ко мне.

Мать Сергия подобрала длинные полы черной мантии и, переваливаясь с боку на бок, как утка, пустилась к общежитию.

Мирон не заставил долго ждать себя. Прибыв с конюхами, он снял картуз перед надзирательницей, промолвил:

— Я вас слушаю, матушка.

— Мавру надо изловить, — сказала мать Иоанна. — Она где-то тут поблизости в лесу. Не мешкайте!

Мирон почесал затылок:

— Да… темновато уже… У нее одна дорога, а у нас десять. Ищи-свищи…

— Не рассуждай! — прикрикнула на него мат Иоанна.

Мирон надел картуз, кивнул конюхам:

— А ну-кася, пошарьте тут, на окраине леса, да токо без шуму.

Конюхи выбежали со двора, скрылись в лесу. Игуменья в сопровождении Мирона и надзирательницы вышла за монастырскую ограду, бросила с гневом:

— Сколько раз я приказывала вам задержать сумасшедшую. Это же ходячая агитация против нас.

Вскоре на опушке леса показалось несколько темных фигур. Мирон, вглядываясь в сумерки, сказал:

— Кажись, ведут.

— Слава тебе господи! — перекрестилась мать Иоанна.

Держа Мавру под руки, два конюха подвели ее к игуменье.

— Определите ее, матушка, — обращаясь к матери Иоанне, распорядилась игуменья. — Да не забудьте накормить, она ведь голодная.

Мавра рванулась к ней и, брызгая пеной, закричала диким голосом:

— Это ты велела убить моего сыночка! Черти припекут тебе на том свете пятки!

— Ведите ее! — приказала игуменья.

Конюхи потащили несчастную в подвал, заперли на засов.

В церкви закончилось богослужение, и монашки толпой повалили в общежитие. Мирон закрылся в своей комнатушке, зажег свечу на маленьком столике.

«Да… не жисть, а кутерьма какая-то пошла, — подумал он. — Энто над Маврой учинить расправу замышляют, не иначе, нечистые души!..»

В открытую форточку донесся вопль Мавры. Мирон почувствовал, как у него забегали мурашки по спине. Несколько минут он стоял у окна, затем вышел во двор. Там стояла полнейшая тишина. Вокруг ни души.

Мирон прокрался вдоль забора, отгораживающего сад от двора, и очутился у подвала, осторожно отодвинул засов. Дверь открылась. Мавра прислушалась, выждала немного, потом, неуверенно поднявшись по каменным ступенькам, вышла из подвала.

IV

Утром в станице Передовой был собран митинг. У ревкома, на площади, быстро росла толпа. В ней сновали белые офицеры, которые открыто агитировали казаков против Советской власти и против продразверстки. Площадь бурлила, как море в ненастную погоду.

Из ревкома вышел Оглобля, поднялся на трибуну. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина лет сорока, с черной курчавой бородой и густой шевелюрой. Тысячи глаз устремились на него…

На митинг пришел и Матяш. Его скуластое загорелое лицо обросло щетиной, глаза еще сильнее потемнели, зорко следили за передовчанами.

Оглобля окинул взглядом площадь и, подняв руку, сказал сильным голосом:

— Товарищи! Хоть вы тут и шумите против разверстки, но мы все же будем проводить ее и посылать хлеб голодному рабочему классу!

На трибуну взбежал толстый рыжебородый казак. Он толкнув в сторону оратора, он вцепился руками в перила и закричал:

— Братцы! Не слухайте этого иуду! Нет у нас для него хлеба! Я призываю вас зараз же пойти в ревком и забрать тот хлеб, який у нас реквизували!..

Оглобля схватил его за шиворот, спустил вниз по лестнице. Над толпою пронесся гул. Кто-то из бунтовщиков выкрикнул злобно:

— Бейте гада!

Людская масса качнулась, с угрожающим рыком двинулась к трибуне.

— Стойте! Куда вас несет?! — донеслось из той же толпы.

Но одиночный предостерегающий крик не подействовал ни на кого, потонул в гневных восклицаниях разъяренной толпы. Несколько казаков, во главе с рыжебородым, полезли на трибуну. На помощь председателю прибежали чоновцы. Трибуна заходила ходуном, и казалось — вот-вот развалится. Оглобля поднял над собой рыжебородого крикуна, швырнул через перила на головы бунтовщиков, намеревавшихся перевернуть трибуну, повалил несколько человек. Завязалась драка.

Матяш не принимал участия в потасовке, отошел поодаль в улицу и стал наблюдать за происходившим. К нему подбежал Жигайло. Зажав в кулаке окладистую бороду и не спуская встревоженного взгляда с дерущихся, он спросил:

— Шо ж оно робыться?

— Зараз каюк будет ревкомовцам, — ответил Матяш, сдвинув на затылок кубанку.

Жигайло пристально посмотрел на него:

— Я бачу, ты не из наших мест.

— Проходом тут, — буркнул Матяш. — Отбился от своих…

Чоновцы были разоружены, и разбушевавшаяся масса кинулась в ревком…

О вспыхнувшем восстании дали знать в Отрадную, куда только что прибыли части IX Красной армии. На подмогу станичному ревкому был немедленно отправлен 1-й Афипский полк. Виктор Левицкий с ординарцем мчался впереди всех — вверх по течению Урупа. Лаврентий рысил на гнедом дончаке неподалеку от знаменосца.

«Эк, заново взмурдовало[756] нечистых душ! — досадовал он. — Так и до Филипповки[757] домой не попадешь…»