На заре

Жебрак прошел к столу, потушил в пепельнице недокуренную папиросу, сел на стул и после некоторого молчания спросил:

— Сколько в станице жителей?

— Восемнадцать тысяч, — ответил Козелков.

— А дворов?

— Три тысячи шестьсот пятьдесят три.

— Кулацких сколько?

— Четыреста тридцать два, — пробормотал секретарь.

— Надо полагать, столько же и мужчин, способных держать винтовки в руках, — сумрачно проговорил Жебрак.

Козелков сделал вид, что занят книгами и ничего не слышит.

— Да, не менее шестисот человек, — подтвердил Корягин. — Сила немалая.

— Ну вот, — продолжал Жебрак. — Нам нужно составить три списка. — Он зашагал по кабинету и остановился в его глубине. — В первый включим всех офицеров, во второй — богачей, в третий — белогвардейцев, служивших у Деникина.

— Простите, — робко заикнулся Козелков, — мне все же непонятно. Эти сведения лично для вас, товарищ Жебрак, или же?..

— Это не имеет никакого значения, — ответил тот, спокойно закуривая папиросу.

— Нет, вы меня не поняли, — заспешил Козелков. — спрашиваю потому, что если для вас, то мы будем делать запись в книге, а если же это посылать куда…

— Писать будем в книге, — сказал Жебрак и обратился в Корягину: — Офицеры учтены?

— Полностью.

— Сколько?

— Восемнадцать человек.

Жебрак поджал губы и остановил глаза на Козелкове.

— Ясно, начнем, — велел он и снова сел за стол.

Козелков открыл алфавитную книгу, стал зачитывать фамилии. Задержался на Бородуле.

— Этого человека, — заметил он скороговоркой, следует отнести к богатым людям.

— Нет, нет! — категорически возразил Корягин. — До девятьсот шестнадцатого года служил в Кубанском казачьем войске в чине есаула.

— А разве вы не знаете об этом, товарищ Козелков? — спросил Жебрак у секретаря.

Козелков развел руками и, сняв очки, протер стекла платочком.

— Мне об этом ничего неизвестно.

— Пишите, — указал Жебрак на первый список. — Бородуля Игнат Власьевич. Год рождения — 1868. Сословие — казак. Классовая принадлежность — кулак. Военное звание — есаул.

Козелков надел очки, склонился над столом и дрожащей рукой стал писать.

— Бородуля Акилина Даниловна, — продолжал Же брак.

— Это его супруга, — добавил Козелков.

— Бородуля Василий Игнатьевич. Сын?

— Да, — сказал Козелков. — Белые его мобилизовали.

— Тоже офицер. — Корягин указал пальцем в книгу. — Находится в Крыму у Врангеля.

— Ничего себе, гнездышко, — покрутил головой Жебрак. — Запишите и его.

Перо жалобно проскрипело по бумаге. Глаза секретаря снова сверкнули через очки.

— А это дочь? — спросил Жебрак, держа палец на строчке.

— Да, Оксана, — ответил Козелков.

— Путается с бандитом Андреем Матяшом, — вставил Корягин.

— Внесите ее во второй список, — приказал Жебрак

— А это отец Игната, — Козелков повел пальцем но следующей строчке в книге. — Ему уже за семьдесят.

— Следующий? — сухо перебил его Жебрак.

— Белугин Валерьян Моисеевич, — замигал глазами Козелков, — священник нашей церкви. В какой список прикажете?

Весь день Жебрак просидел с подворными книгами, досконально изучая население станицы. Наконец они вместе с Корягиным вышли в сад, сели на скамейке.

— Кажется мне, Петро, секретарь у тебя того… скользкий, — сказал он, закуривая.

Корягин стал набивать трубку табаком.

— Старый службист, — пояснил он. — По наследству от Мартына Гречки достался.

VII

Прошла ночь. Утром на выгоне, против дворов Левицких и Молчунов, чоновцы и комсомольцы готовили площадь для скачек. Рыли рвы, возводили барьеры, окаймляли известью беговые дорожки. Вьюн колесом вертелся среди своих товарищей, носил охапки лозы для рубки, ведра с водой. Звонкий голос его слышался то в одном, то в другом конце выгона.

Виктор Левицкий тоже готовился к скачкам и у корыта чистил Ратника. Выкупав скакуна, он привязал его под деревом в тени, сел у забора на вербовой колоде[118], служившей вместо скамейки. Подошел Григорий Молчун.

— Значит, и ты будешь джигитовать? — спросил он гнусаво.

— Собираюсь, — невозмутимо ответил Виктор. — Думаю, Ратник не подведет. А ты разве не будешь?

Григорий скривил губы.

— Казаку негоже якшаться со всяким сбродом.

Виктор зыркнул на него, нахмурился.

— Смотри, Гришка, подавишься злостью.

Григорий метнул гневный взгляд в его сторону и недобро потянул воздух ноздрями.

— Что-то ты к краснюкам дюже тянешься. От тебя в последнее время так и попахивает большевиком.

— А ты что, духу этого совсем не выносишь? — положив локти на колени, буркнул Виктор.

Григория передернуло.

— Тоди нам с тобой не о чем балакать, — проговорил он вставая.

— Дело твое! — махнул Виктор рукой и направился к бойцам чоновского отряда и комсомольцам, заканчивавшим приготовление к скачкам.

Выгон постепенно заполнялся народом. Со всех улиц, выходивших на запад, тянулись наряженные парни и девушки, бабы с детишками, казаки пожилые и молодые, старики и старухи; с противоположной стороны станицы богачи приезжали семьями, собирались в небольшие группы, обсуждая, по какой причине ревком затеял эти скачки, что послужило причиной этого празднества. Однако некоторые уже догадывались, в чем тут дело, и в своем тесном кругу прямо говорили: