На заре

Молчун покосился в их сторону, злобно проговорил.

— Всех бы их зубами загрыз.

— Потерпи, Федот, — обнадеживающе произнес Бородуля. — Авось оттерпимся, и мы людьми будем.

В калитке показались их жены. Меланья Аристарховна, грузно передвигаясь, опустилась на скамейку у забора, помахала ладонью в покрасневшее от духоты лицо, пригласила гостью сесть. Акилина Даниловна любезно улыбнулась, расправила под собою черную сбористую юбку, согнулась в поясе, села рядом с хозяйкой.

— Оксанка у вас красавица, — пыхтя и задыхаясь от усиливающейся жары, многозначительно протянула Меланья Аристарховна. — Вот бы нашему Грише такую невесту. Мы бы с Федотушкой век на нее молились.

Акилина Даниловна высокомерно взглянула ей в лицо, с пренебрежительной улыбкой спросила:

— Да вы, Аристарховна, никак сватов думаете засылать к нам?

— Грише дюже нравится ваша Оксана, — припала к уху Меланья Аристарховна. — И почему бы вам не отдать ее нам?

— Да вы что, Аристарховна? — отмахнулась Акилина Даниловна. — Господь с вами. За вашего парня Оксанка не пойдет. У нее уже такие женихи были, что ваш Гришка им в подметки не годится, и то она всем отказала.

— И чего ты, мать, язык свой распустила? — оборвал ее Бородуля. — Баламутка твоя Оксанка! Вертихвостка.

— Полно тебе, Игнат, — сказала Акилина Даниловна с обидой. — Все ты недоволен.

Бородуля и Молчун, продолжая беседу, неторопливо направились на ипподром. Вскоре к ним присоединился Лаврентий Левицкий, крепко пожал руку Бородуле.

Со двора на пляшущем Ратнике выехал Виктор и, свободно держась в седле, поскакал к чоновцам. Бородуля проводил его завистливым взглядом, заметил:

— Бравый у тебя сын, Лавруха! Заправдашний казак. Вот за такого парня я бы не задумался отдать свою Дочку!

— Служивый же он у меня, Игнат Власьевич, — ответил с горделивой ноткой в голосе Лаврентий. — Лагерную отбывал.

— В эту весну, что ли?

— Эге ж.

— А чего ж он сбежал оттуда?

Лаврентий развел руками и, слегка покраснев, признался:

— Не пожелал с Деникиным отступать.

Бородуля неодобрительно покачал головой.

— Не пожелал, говоришь? — И помолчав, добавил порицающе: — Тут решил выслуживаться. Мой Васька не такой, ушел с добровольческой.

Лаврентий неловко усмехнулся, ответил с хитростью:

— Оно ще не угадано, Игнат Власьевич, кто выиграл: ваш Васька, чи мой Витька.

Жебрак, Корягин, Юдин и Доронин стояли на невысоком помосте и внимательно осматривали ипподром, вокруг которого толпилась уже чуть ли не вся станица. Увидев молодого Левицкого, Жебрак заметил:

— Крепко сидит в седле этот молодец!

— Посмотришь, что он будет выделывать на скачках, — сказал Корягин. — Это один из лучших джигитов в станице.

На ипподром выехала Оксана в нарядном мужском костюме: в белой кубанке с золотой кисточкой, шелковой кремовой рубашке, вышитой цветистой гладью, атласных светло-зеленых шароварах и сафьянных красных сапожках. Стройный стан ее обвит казачьим поясом с вызолоченной насекой.

Все устремили на нее глаза, залюбовались великолепной посадкой. А некоторые казаки, знатоки верховой езды, прямо утверждали, что она держится на лошади безукоризненно, как заправский наездник, сохраняет равновесие.

Оксана подъехала к Виктору, поклонилась ему и, натянув трензельный повод[121], пристроилась к небольшой колонне молодых всадников. Белая лошадь англо-арабской породы как бы гордилась своей наездницей, не стояла на месте, била копытом землю, грызла удила.

— Кто это? — спросил Жебрак.

— Дочь Бородули, Оксана, — ответил Корягин.

— А отец ее здесь?

Корягин повел вокруг прищуренными глазами и, увидев Бородулю, Левицкого и Молчуна, шедших к группе казаков, сказал:

— Вот, справа, идет. Рядом с отцом Виктора Левицкого, Лаврентием. Чую я, успели обработать середняка.

— Да, — промолвил Жебрак. — Видимо, так оно и есть.

Комсомольцы втыкали в станки[122] лозу для рубки. Многолюдная толпа глухо гудела.

Юдин сел на коня, помчался к эскадрону, приказал Мечеву передать знамя другому. Станичники вдруг затихли, и взоры их обратились к всадникам.

Мечев наконец отделился от колонны и, как только Юдин взмахнул рукой, пустил Сокола во весь опор, повел его зигзагообразно между станками, методично срезая ивовые прутья один за другим, и они как по шнуру, падали на землю.

А за Мечевым птицей уже неслась на коне Аминет. Ее обнаженная шашка сверкала на жарком солнце и, как бритва, срезала хворостины.

Оксана, затаив улыбку на румяном лице, напряженно следила за движениями наездницы и, когда Аминет срубила последний прутик, она вместе со всеми захлопала в ладоши.

Мечев лихо сбил шапку набекрень, радостно крикнул:

— Молодец, Анюта!

Рукоплескания гулкой волной катились над толпой краснодольцев и, точно ударяясь в невидимый берег, бушевали еще сильнее…

— Вот это дивчина! — воскликнула Корягина. — Любого хлопца за пояс заткнет. — Она повернулась к Батраковой, спросила: — Как, по-вашему, Агриппина Леонтьевна?

На круглом свежем лице Батраковой расплылась одобрительная уыбка.

— Да, девушка напрактикована, — промолвила она. — Видать, с характером.

Фекла Белозерова взяла у Корягиной Игорька, села на скамейке, сказала: