На заре

— Приданое-то в сундуке, а урод на руке! — бросила вторая. — У богачей сытых глаз нет. Хлебнет Галька горюшка в этой семейке.

* * *

Вечерняя заря постепенно вяла. Ночь широкой пеленой сходила на усталую землю, окутывала густой темнотой станицу, леса, поля и горы.

Во дворе Калиты гуляли допоздна, играла музыка.

С наступлением сумерек новобрачные приготовились к отъезду. Дружки прорезали тишину надрывными голосами:

Чи мы ж тоби, Галютонька,
Не казалы,
Чи мы ж твого та-й серденька
Не втишалы?[206]

Жалостная песня неслась по всей Краснодольской, реяла над дремлющими садами, глубоко западая в души девушкам, высыпавшим группами на просторные улицы. У Галины сжалось сердце, полились слезы. Мать с Соней тоже заплакали. А дружки пели:

Раскатиться, кислицы,
Распрощайтесь, сестрицы;
Раскатиться, дрибненьки,
Распрощайтесь, ридненьки![207]

Галина и Соня обнялись и еще сильнее заголосили. Мать, вытирая слезы передником, тяжело всхлипывала. Девушки закрывались платками, тихонько подвывали прощавшимся сестрам.

Наконец Галина поцеловалась с матерью и отцом, вместе с Григорием вышла из хаты. Сели на тачанку, и лошади понесли их по улице.

* * *

С возвращением жениха и невесты двор Молчунов снова ожил, зашумел. В доме все окна были открыты настежь, горели ярким светом, освещая перед собой широкие площади. Отовсюду несся смех, шутки, раздавались песни, звучала музыка.

Григорий и Галина, сопровождаемые старшим боярином и старшей дружкой, вошли в свою спальню, в которой уже было установлено приданое — кровать с белыми пуховыми подушками, сундук и другие домашние вещи. Галина с помощью Оксаны сняла с себя восковые цветы, и Виктор вложил их в икону Марии богородицы, поставил на угольник.

Оксана приготовила брачную постель и, взяв Виктора под руку, вышла с ним из спальни.

* * *

Над станицей уже сияла мглистая луна. Соня, с опаской оглядываясь по сторонам, побежала к Корягину. Пробралась на цыпочках к высоким створчатым воротам, прижалась к теневой стороне. Сердце, как маятник, громко стучало. Всюду тихо, кажется, не шелохнется даже лист на дереве, не прожужжит жук в ночном теплом воздухе. Соня пошарила глазами вокруг, прошмыгнула к дому и, поднявшись на крыльцо, осторожно постучала в дверь. Вышла Елена Михайловна.

— Ты к кому? — спросила она.

— К Петру Владиславовичу, — робко проговорила девушка, потупив голову.

— А, зайди, зайди. Он только что пришел.

В кухне ужинали Корягин и Жебрак. Соня остановилась у порога, поздоровалась.

— Садись с нами вечерять[208], — пригласили ее к столу.

— Спасибо, — застенчиво поблагодарила Соня. — Я только ела.

Елена Михайловна ласково улыбнулась ей, взяла за руку и подвела к скамейке. Соня села, разровняв на коленях платье. Она чувствовала себя стесненно, не понимала, что с нею делалось в эту минуту.

Поужинав, Корягин и Жебрак пригласили ее в соседнюю комнату, разместились на диване и стульях.

— Ну, рассказывай, как живешь? — спросил председатель. — Скучаешь по дому?

Соня неопределенно пожала плечами.

— Не собираетесь вернуться к отцу? — обратился, к ней Жебрак.

— Не знаю, — тихо ответила Соня.

— Так и будешь в монастыре? — прибавил Корягин, барабаня пальцами по столу.

Соня терялась в ответе, молчала.

— Ты молодая и о своей жизни серьезно подумай, — переходя на «ты», сказал Жебрак твердым голосом.

— Да, да! — входя в комнату, подхватила Елена Михайловна. — Ты же училась в вышеначальном. Такие сейчас в учителя идут.

— Ну! — Жебрак поднял сросшиеся брови. — И сидеть в монастыре, этой крысиной дыре, никуда не годится, девушка!

— Она уйдет! — уверенно сказал Корягин. — А с батей мы хорошенько потолкуем. Не так ли?

— А что скажет матушка? — встрепенулась Соня.

— Велика важность — матушка, — ответил Корягин.

В душу Сони теперь еще больше закралась мысль об уходе из монастыря — она даже невольно вспомнила о Викторе, с которым могла бы тогда подружить, но почему-то вздрогнула от этой мысли, стараясь отогнать ее от себя, и на вопросы Корягина и Жебрака отвечала невпопад.

Елена Михайловна подобрала под платок прядь волос, заглянула в кровать, где спал сын, поправила подушечку, и взгляд ее снова остановился на Соне, лицо которой то покрывалось тусклой бледностью, то загоралось румянцем.

Корягин встал и, заложив руки за спину, сделал несколько шагов по комнате, остановился у закрытого окна, сказал:

— Стало быть, так мы и порешим — с монашеством ты кончаешь. Да для чего оно тебе?

— Приходи к нам почаще. Мы всегда поможем.

— Хорошо, — робко улыбнулась Соня.

Елена Михайловна проводила ее и сейчас же вернулась в дом.

— Да, — наконец заговорил Жебрак и поднялся с дивана. — Ей нужно помочь вырваться оттуда!

— Во всем виноват отец, — сухо заявил Корягин. — От него же она бежала в монастырь. Теперь Галину отдал в кабалу. Что за человек? Вроде наш, а клонится к богатеям.

— Да, ты прав, — согласился Жебрак. — Крестьянская натура.

VIII