На заре

Раздались восклицания, хохот. Гусочка самодовольно улыбнулся и, хлопнув вдову по плечу, сказал:

— Ей-бо, была бы добра пара из нас!

— Так сватай, чего ж ты зеваешь? — подмигнула вдова.

— Эй, да и в самом деле Иван Герасимович холостой! — спохватились бабы. — Иди за него, Васька!

— А я согласный! — храбрился Гусочка.

— Верно! — сказал Копоть. — Ведь холостой — полчеловека!

— Холостому: ох-ох! — посыпались прибаутки. — А женатому: ай-ай!

— Чего там, — вставил Бородуля. — Без жены что без кошки, а без мужа что без собаки.

— А я вот шо скажу, — возразил Гусочка. — Идучи на войну, молись; идучи в море, молись вдвое; хочешь жениться, молись втрое! Да, да, крест и святая икона. Холостой лег — свернулся, встал — стряхнулся.

— Э, Иван Герасимович! — Молчун погрозил ему пальцем. — Заруби себе на носу: ты да ты, да опять ты, так один ты и будешь. Холостой что бешеный. Ты посуди по себе.

— Справедливое замечание, — поддержал его Копоть. — И в раю жить тошно одному.

Василиса ущипнула Гусочку, задорно улыбнулась:

— Эк, Иван Герасимович! Добрая жена да хорошие щи — другого добра не ищи! Ты бы у меня по ниточке ходил.

— Кто, я? — взъерепенился Гусочка. — Да чтобы я тебе покорился? Какой же из меня тогда казак в биса? Двенадцать баб у меня было таких, как ты, и все плакали!

— А ну-ка давай поборемся, — предложила Василиса. — Я спробую, что ты за человек в силе.

— С тобой? — ершился Гусочка. — Вы бачили: баба хоче бороться с казаком? — Он поспешно перекрестился, плюнул в ладони и, обхватив вдову вокруг стана, воскликнул: — Господи сусе!

— Эх, была не была! — улыбаясь, уцепилась Василиса за широкий его очкур[218].

Началась борьба. Вдова наконец подставила ему ногу, и Гусочка так грохнулся на пол, что на столе зазвенела посуда. Раздался громкий одобрительный смех.

Гусочка встал, отряхнул с себя пыль, недовольно покосился на Василису:

— Что ж ты подножку? Так можно слона повалить.

Вдова надела ему треух, прихлопнула его и оживленно сказала:

— Сватай, Иван Герасимович! Теперь я за тебя с охотой пойду.

— Правильно! — подхватили бабы. — Женись, Герасимович, сразу человеком станешь.

Гулянье продолжалось… А вечером, в знак того, что Молчун женил последнего сына, гости вырыли в земляном полу кухни яму, налили в нее воды и, заколотив туда отточенный кол, разошлись и разъехались по домам.

X

В доме зажгли огонь. К Молчунам пришел отец Валерьян. Григорий встретил его у калитки, проводил в зал. Там сидели Бородуля, Копоть, Пятница и Гусочка. Поп перекрестился на образа, поздоровался и, присаживаясь в кресло, остановил взгляд на незнакомце.

— Я вижу в нашем воинстве новичка, — сказал он, скользя маслеными глазами по собравшимся.

— Это Никита Гаврилович Копоть, войсковой старшина, — пояснил Бородуля. — Приехал к нам от полковника Скакуна.

— Истинно, — Валерьян положил руки на подлокотники. — Слыхал я про полковника. Он руководит повстанческим отрядом в плавнях.

— Никита Гаврилович доложит нам обо всем, — добавил Бородуля.

Валерьян перевел взгляд на Пятницу, изрек:

— И Тихон Силыч наконец вернулся.

— Но с неутешительными вестями, батюшка, — пробасил Пятница.

Вошел Молчун, плотно прикрыл за собою дверь, сел на диван.

— Вот теперь мы и потолкуем в тесном кругу, — начал Бородуля. — Прежде всего расскажи нам, Силыч, что там в Царицынской даче? Есть надежда, что есаул Живцов и сотник Курунин спасут свой отряд?

Пятница, задыхаясь от жары, вынул из кармана утирку[219], обмахнул пот с рябого покрасневшего лица, развел руками:

— Я уже-де кому говорил, что дела в Царицынской даче совсем никудышные. Ежели есаул Живцов и сотник Курунин вырвутся из рук красных — хоть бы с горсткой казаков, то было бы дюже гарно[220]. Но шансов на спасение у них почти нет никаких.

— Но почему они не тикают в горы, а крутятся в етом бисовом лесу? — спросил Гусочка.

— Их не выпускают, — сказал Пятница. — Закрыли все пути отступления. Бьют их и в хвост и в гриву.

— Здесь ничего нет сумнительного, братия, — вздохнул Валерьян. — Все в руцех божих.

Копоть положил руки на колени, подался вперед.

— Господа, — заговорил он и повел колючими глазами по собеседникам, — вы в Приазовских плавнях сколотили уже добрый отряд в двести штыков и сабель. Делали набеги на многие станицы и успешно громили там большевиков. — Он говорил медленно, с выдержкой. Приземистая его фигура точно приросла к стулу, не двигалась. Смуглое лицо покрылось росинками пота. — Мы имеем в своем отряде, — продолжал он спокойно, — таких казаков, как хорунжий Рябоконь[221].

— Это какой же? — перебил его Молчун. — Не Василий Федорович, член Кубанской рады[222]?

— Да, — подтвердил Копоть, — житель хутора Лебединского[223].

— Я его хорошо знаю, — сказал Молчун. — Вместе заседали в войсковой раде при Филимонове. Смелый казак.

— Из Крыма, — говорил Копоть, — мы получаем оружие, боеприпасы.

Гусочка пощипывал жиденькую бородку, поглядывал на войскового старшину и, когда тот закончил речь, спросил:

— Стало быть, полковник Скакун находится в прямом подчинении штаба енерала Врангеля?

— Да, — ответил Копоть. — Мы подчиняемся только Врангелю.