На заре

— Куда она улетела? — обратилась одна из казачек к мальчуганам.

Откуда ни возьмись — Игорек. Он как-то не по-детски выпрямился и, указав на дом, голосисто закричал:

— Туда!.. На мурзиковом[210] чердаке!

— На чьем? — переспросила казачка.

— На мурзиковом, — повторил мальчик, виновато посматривая на Калиту.

Раздался ядовитый хохот. Гусочка, поддерживая шаровары, набитые птицей, с трудом приблизился к плетню.

— Ишь, гыдость! — погрозил он Игорьку пальцем. — За етакую пропаганду — бить буду!

Бабы с трудом усадили его на козлы, подхватили тачанку, помчались в обратную сторону.

У Молчуна под дубом Гусочка слез с козел, широко зашагал к навесу и для смеха, зацепившись ногою за ногу, со всего маху растянулся на спорыше[211]. Из-за пазухи вывалилась у него шишка[212] и далеко покатилась. Бабы захохотали, подняли его, ощупывали шаровары, подшучивали.

Под навесом Гусочка вынимал из карманов кричащих кур и на колоде рубил топором им головы.

У палисадника заиграла музыка. Бабы вынесли на крыльцо отца и мать. На нее надели украинскую кофту, на шею — низку красного перцу. Его нарядили в постолы, вывернутый кожух[213], подпоясали соломенным перевяслом[214], напялили черную мохнатую шапку. Посадили на тягалку[215] и с криком и гиком помчали на улицу. Гусочка и здесь принял живое участие. Он сел на быка и, держась руками за луку седла, пустился в джигитовку впереди необычайной «кареты». Гости с бутылками в руках танцевали, кружились, выкрикивали прибаутки. Высокий казак бойко выбивал длинными ногами на пыльной дороге, приговаривал:

— Сам на кобыле, жена на корове, ребята на телятах, слуги на собаках, кошки на лукошках!

Позади двигалась почти вся окраина станицы.

Объехав вокруг квартала, бабы вернулись во двор. Подняли на руки отца и мать, начали качать.

Галина стояла в спальне у открытого окна и грустно глядела на весь этот разгул.

Григорий подошел к ней, обнял за талию.

— Ну что? Видала ты когда-нибудь такие чудасеи?

Галина молча пожала плечами.

Толпа пьяных, раздевая Молчуна, рвала на нем кожух, громко хохотала.

Потом волна перекатилась в дом. В зале снова началась выпивка. Пол гудел под ногами танцевавших до самых сумерек.

А к полуночи гости настолько перепились, что даже не узнавали друг друга. Сталкиваясь в коридоре или же на веранде, они недоуменно спрашивали:

— Ты видкеля[216] взялся?

— А ты видкиля?

— Я… — мычал первый, — краснодольский, Кукуйко. А ты?

— Я тоже тутошний. Гмыдня… Опанас.

— О, так мы с тобой соседи, матери твоей черт!

И они, обнявшись, чмокались поочередно и опять шли к столу.

Когда ночь перевалила за средину и за столом остались лишь немногие, а все остальные лежали уже на чем попало и как попало, Гусочка пошарил пьяными глазами по закускам, но ничего подходящего не нашел, чтобы съесть. Все уже опротивело ему: он не то чтобы есть, даже глядеть не мог на все эти кушанья. Душа его просила только кислого.

Петляя ногами, он на веранде взял зажженный фонарь и отправился в сад. Долго блуждая, с огнем между деревьями, наконец напал на помидоры, набил ими карманы, побрел в дом, сел за стол, налил в стакан водки…

А вскоре в доме все уже спали мертвецким сном. Гусочка также захрапел, положив голову на блюдо с недоеденной подливой.

Наступил день, но в доме никто не просыпался.

Гусочка открыл глаза, вытер рукавом бороду, потянулся к помидорам, но тарелка оказалась пустой. Наклонив голову, он долго сидел без движения, потом встал и направился к выходу.

Солнце выглянуло из-за сада и, бросая косые лучи на широкий двор Молчуна, залило его янтарным блеском. Гусочка сошел по ступенькам крыльца, поднял над собой зажженный фонарь и, петляя пьяными шагами по двору, запел:

Гво… гво… гво-о-з!..

Эхо подхватило его запевку, осторожно откликнулось где-то за конюшней в саду.

Из дома вышла Галина, окинула Гусочку недоуменным взглядом и вдруг сказала:

— Тю!.. Чи с перепою.

Гусочка, не обращая на нее внимания, спотыкался и продолжал хмельным голосом:

Гвоз… гвоз… гво!..

— Дядько Иван, что вы поете? — спросила Галина.

— Га?.. — остановился Гусочка между домом и летней кухней, глядя не в ту сторону, откуда окликнула его молодица.

— Что вы поете? — повторила Галина.

— Ето такая песня, — пробормотал Гусочка. — «Гвоздик» зовется.

— А с фонарем зачем?

— За помидорами… Впотьмах же не найдешь.

— Да вы поглядите, где солнце, — указала Галина на восток.

— Хе… солнце! — бормотал Гусочка. — То месяц.

Галина взяла у него фонарь и, потушив, спросила:

— Как теперь, темно?

— Вроде нет, — глядя из-под руки на солнце, неуверенно сказал Гусочка и, почесав затылок, воскликнул: — Ач!.. Чудак покойник…

Галина скрылась в дверях кухни.

Гости почти все уже проснулись. С помидорами в подоле вернулся в зал Гусочка, подсел к вдове, толкнул ее в бок, запел:

Добрый вечер, дивчина, куда йдешь?
Скажи мени, серденько, де живешь?

Вдова игриво заглянула ему в хмельные глаза, подхватила:

Ой, там моя хатонька — край воды,

С премудрого дерева — с лободы[217]!..