На заре

Молодежь разошлась по домам, и на свадьбе Молчуна остались одни пожилые и старые казаки и казачки. В зале теперь никого не стеснялись. Гусочка скоморошничал, смешил гостей.

Проходила ночь. Казаки и казачки так нагрузились, что не в состояний были стоять на ногах. Многие из них свалились где попало и спали мертвецким сном.

Бородуля взял Лаврентия под руку и, пошатываясь, вышел на крыльцо.

— Ну как, Лавро, поженим Виктора и Оксану? — пробормотал он, едва ворочая языком.

— Я, Игнат Власьевич, не прочь, — промычал Лаврентий. — Но Витька.

— А что Витька? Говоришь, болтают люди. Это ты про Матяша? Ну, ухаживал за нею. А кому запрещается ухаживать, а? Вот ты и я… Правду ж я говорю, Лавруха?

— Люди не про то… — заплетался Лаврентий.

— Что люди? Плюнь ты на них! Они наговорят такого, что и во сне не приснится. А вообще, если Витька возьмет Оксану, то я в долгу перед тобой не останусь. Помни, Лавруха, власть скоро перейдет в наши руки. Виктора во что бы то ни стало нужно удержать при себе.

— Эге, — согласился с ним Лаврентий. — Жинка может остепенить его. Я с ним потолкую.

— Потолкуй, Лавруха, беспременно потолкуй, — дышал Бородуля ему в лицо перегаром самогона. — А то, чего доброго, упустишь сына, сам же на себя будешь обижаться. Спросишь потом: тюхтюрюрюх тюрюрюшеньки, а где-то теперь мои душеньки? Понимаешь?

Гусочка проснулся поутру, запетлял к столу опохмелиться. Налил в стакан водки, выпил, закусил окороком. Оглядываясь по сторонам, он набил карманы пирожками, хворостом и разными сладостями, бегом пустился домой. Управился по хозяйству — и снова на свадьбу.

Родители молодой пришли к сватам. Их пригласили за стол, усадили под образами, рядом с хозяином дома.

Началось дарение. Новобрачные остановились перед первой парой, отвесили низкий поклон. Дружко, держа на подносе разрезанный каравай и водку, обратился к отцу и матери:

— Просят вас князь со княгиней рюмкой винца да стаканчиком пивца: рюмочку примите, а молодых одарите.

Родители молодого выпили, закусили, подарив на новое хозяйство сыну и невестке лошадь.

Новобрачные поклонились второй паре. Дружко поднес им угощение, произнес:

— Сыр-каравай примите, золоту гривну положите.

Родители молодой выпили, подарив дочери и зятю овцу. Григорий, держа Галину за руку, обратился к крестному. Дружко поднес водку, кусок каравая, продолжал:

— Кланяются вам батько и маты хлебом и солью.

— Спасибо им, — ответил Лаврентий и, подняв глаза на новобрачных, сказал: — Дарю вам, молодята, на новое хозяйство телку и десять золотых, а к этому приробляйте.

Гусочка заерзал на стуле, с удивлением воскликнул:

— Десять золотых и телку!

Подошла его очередь. Дружко не успел сказать необходимые слова, как он, приняв рюмку, закричал:

— Горька горилочка не пьется!

Новобрачные поцеловались, чтобы «подсластить» водку, и опять поклонились в пояс. Гусочка осушил рюмку, крякнул и, заедая караваем, высоко поднял руку:

— Дарю на новое хозяйство мешок перепелиц, шоб он не любил чужих молодиц, а ей чувал[209] горобцив, шоб не любила чужих молодцив.

По рядам прокатился сдержанный смешок. Дружко с новобрачными прошел к следующему…

После всей этой церемонии отец и мать Галины направились домой по разостланному рядну, тянувшемуся от крыльца на улицу. За ними, танцуя и распевая песни, шли все их родственники.

IX

Гусочка надел широкие шаровары, старую в заплатах кофту, соломенный бриль с аршинными полями и павлиньим пером. Щеки накрасил красной краской, а под глазами — синей.

Подбоченясь, громко крикнул:

— Бабы, кто со мной — за курами?

Пьяные весело захохотали, вызвались охотницы.

— Поехали! — со смехом повскакивали бабы.

Подняли шум. Стулья и табуретки падали.

Несколько баб вышли из дома. Гусочка впряг их в тачанку, сел на козлы. Правя вожжами, с шиком выехал со двора. Помчались по ухабистой улице. За всей этой необыкновенной процессией бежали дети, наблюдая, как Гусочка строил прохожим смешные рожи, дергал за вожжи. Делая важный вид, покрикивал:

— Эй вы, удалые!

Многие краснодольцы, глядя на полупьяных баб, впряженных в тачанку, и Гусочку в шутовском наряде, укоризненно качали головами:

— Куда это годится? Опоганили свадьбу.

Тачанка катилась по улице, пугая птиц, свиней, коз. У некоторых ворот останавливалась. Бабы ловили кур в дворах участников свадьбы. Гусочка засовывал их в карманы широких штанов, приговаривал:

— И не рада курочка на пир, да за хохол тащат.

Наконец прикатили и к его дому. Пьяная толпа рассылалась по двору. Дурноляп заскулил с перепугу в конуре, сорвался с цепи и, дав тягу через плетень в сад, сипло залаял. Бабы, казалось, перевернули все постройки холостяка вверх дном. На заборах повисли улыбающиеся соседи. У Калиты под шелковицей собрались любопытные ребятишки. На завалинке сидели старики. В открытое окно выглядывала Соня.

Гусочка, стоя посреди двора, недовольно поводил очами, почесывал затылок.

Несколько баб погнались за курицей, но она взлетела на плетень, а оттуда на дерево, росшее у дома, и через духовое окно нырнула на чердак. Все это произошло так быстро, что бабы потеряли ее из виду.