Nabat_1

В поле зрения УСИ попал неприметный вначале банков­ский клерк. Долговязый, с вычурными манерами комильфо, деловыми качествами он не блистал. Порассуждать о поли­тике, о ходе больших денег он любил, впрочем, как умеют делать это мелкие сошки. В конце восьмидесятых он, на за­висть окруженцев, из рядовых попал в заведующие отделом валютных операций за рубежом. В начале девяностых про­двинулся дальше, стал офицером Госбанка в Швейцарии. В девяносто седьмом возглавил крупнейший коммерческий банк. И неожиданно исчез, процарствовав одну неделю. Под лупой УСИ проступили штрихи его прежней деятельности, и выяснилось, что не так он глуп и беден. Имел роскошную дачу в Барвихе, приличный счет в Швейцарии.

С роскошной дачи потянулась ниточка. Однако в прошлое.

Выяснилось, на дачу в прежние времена заглядывали круп­ные партийные бонзы, когда ее владелец был еще мелкой со­шкой. УСИ разыскало его в Швейцарии, и Судских настоял перед Воливачом вывезти его в Россию. За сутки до начала операции пришло сообщение: погиб в автомобильной ката­строфе. Судских тогда очень ударствовал: обрывалась очень нужная ниточка.

Теперь они могли встретиться.

— Здравствуй, Толик, — почти с отеческой лаской при­ветствовал он долговязого мужчину неопределенного возрас­та. Возможно, эта неопределенность происходила от увлечения теннисом. Судских подобная жилистость была зна­кома у хороших теннисистов.

—Здравствуйте, Игорь Петрович,—вежливо ответил он.—Не скучаете? — спросил Толик Судских как старого знакомого, хотя виделись они впервые.

— Не удается.

— А я без активного спорта скучаю. Мне передали, Игорь Петрович, что после встречи с вами я смогу попасть в сред­ний ярус, если буду откровенен. Я ни в чем дурном не заме­шан, был прилежным семьянином и набожным человеком. Всего лишь жертва. Спрашивайте, Игорь Петрович.

— А вы многое знаете? — прикидывал Судских, откуда начинать.

— Очень многое, — с медлительной уверенностью отве­чал Толик. — Притом давнее. Я был внебрачным сыном Михаила Андреевича, стал его доверенным лицом. Об этом никто не знал, а мне распространяться не следовало. Я пони­мал и ценил его доверие.

— Когда началась перекачка партийных денег на зару­бежные счета? При Горбачеве?

— О, любезный Игорь Петрович, следует сделать экскурс в более ранний период, когда начался эшелонированный от­ход партии на заранее подготовленные позиции. Хотите по­слушать?

— Время позволяет, — согласно кивнул Судских.

— Началось это в последние годы жизни моего батюшки и при его непосредственном участии...

Как-то осенью семьдесят девятого он приехал на дачу, ко­торую подарил мне. Был он расстроен и не в себе. Приезжал он не часто и было не принято спрашивать его о причинах. В этот приезд он начал разговор сам. «Плохие дела, То лик, — сказал он угрюмо, — сил не осталось». Я знал о его болезни и спросил: «Может, вам побыть на природе? Уехать на пару недель в деревню и отдохнуть?» Он рассердился: «О чем ты говоришь! При чем тут мое здоровье? Страна разваливается, разворована, зреет массовое недовольство партией, а наверх поднимаются любимчики, блатники, сплошные трепачи и не­доучки!» Он очень недолюбливал Горбачева, обманулся в нем, и в этот раз тому крепко досталось от батюшки. Он говорил, что Горбачев и ему подобные из молодежи дела партии сво­дят к суесловию, их больше интересуют собственная карьера и материальные блага. «Петухи! — кричал он. — А Леониду абсолютно безразлично». Я попытался успокоить его, мол, перемелется, мука будет, а он посмотрел на меня строго и спросил: «Ты неглупый человек, как бы ты поступил, если большое дело, за которое ты отвечаешь, может рухнуть?»

Его откровенность была понятной. С кем он мог еще по­делиться, как не со мной? Любое неосторожное высказыва­ние могло стоить ему поста, наверху не любили говорить о недостатках, больше прожектировали их преодоление, хотя каждый в аппарате ЦК знал подспудную картину надвигаю­щейся катастрофы.

Что бы я сделал? О неминуемом вторжении в Афганистан я знал: были заморожены афганские авуары в нашем банке — это всегда говорит о политических переменах. Министерст­во обороны запросило дополнительные средства, их дали не­медленно, а батюшка неделей раньше проговорился: святая троица принимает безответственное решение, а расхлебывать кашу придется всем.

Батюшка не был догматиком, его интересовало живое дви­жение теории, воплощаемое в действительность, и я пони­мал, в каком трудном положении он находится: его толкали на идеологически не обоснованный поступок. Положение складывалось хуже, чем в период отставки Хрущева. Его риторическую просьбу я воспринял как обращение за сове­том. Он хотел сверить свое мнение с посторонним и сделать коррективы.

Сначала, сказал я, требуется спрятать необходимые для восстановления средства. Одновременно следует подумать о кадрах, которые придут на смену старым, Их надо адаптиро­вать в нынешних условиях, но на обновленных идеях.

Батюшка оживился, стал расхаживать взволнованно.