Набег язычества на рубеже веков

«Не зря, – писал он, – именно философский скептицизм даёт начало нравственному релятивизму, оказавшему, к сожалению, слишком сильное воздействие на всю нашу жизнь»⁹. Дело тут в том, что эмпиризм и скептическая философия апеллируют к полезности, которая понимается, прежде всего, как условие биологического выживания человека, обеспечивающая душевный комфорт, но… за счёт такого исключительно животного способа разрешения жизненных противоречий, каким является приспособление, вписывание «в среду обитания» любой ценой. «Критерий истинности, – пишет С. Б. Бураго, – (а постижение объективной истины для эмпирического скептицизма невозможно)… легко подменяется критерием полезности»¹⁰, которая, увы, не может стать мерой высокой (нравственной, ориентированной на Другого) духовности, ибо «полезность в эмпирическом смысле неизбежно подчинена времени»¹¹.

Последнее означает одно: релятивацию нравственных оценок. Сергей Борисович прекрасно показывает это на примере концепции Д. Юма, согласно которому изменение моральных принципов и критериев нравственно-духовных ценностей – норма прагматически ориентированного человеческого бытия. Именно поэтому система нравственных оценок сына и отца не совпадают, оба оказываются правы в силу характерного для людей себялюбия, властолюбия, иначе говоря – эгоизма или корректнее – эгоцентричности. С этим вполне можно было бы согласиться, если принять тезис об отсутствии сущностной связи между людьми и трактовать мир людей вне ориентации на такой традиционный для культуры критерий как должное, подменённый в этой традиции индивидуальным эмпирическим интересом.

Неприятие такой возможности толкования взаимодействия людей в мире (которая, по сути, означает не-возможность культуры нравственности) делает Сергея Борисовича кантианцем, ярким интерпретатором и убеждённым последователем кантовского учения об априорности человеческого знания и автономной, исходящей от воли «я», морали. Жизненные ситуации, в которых господствует столь неприемлемый для Бураго нравственный релятивизм, программируемый эмпирической полезностью, вызывает в Сергее Борисовиче горькие размышления. По этому поводу он пишет: «… нам, переживающим катаклизмы XX века, не остаётся ничего иного, как отдать должное предостережениям великого философа»¹² – и можно только догадываться, какая злая «эмпирика» борьбы за добро, какая сила нетерпимости к «полезной» якобы аморальности, осталась в этих его словах за скобками. Следует заметить, что чувства свои Сергей Борисович раскрывает достаточно «экономно», предпочитая говорить, как и почитаемый им Кант, о принципах, неких исходных установках человеческой деятельности, а они, если касаться скептицизма, таковы:

– «скептицизм основан на глубоком чувстве недоверия к духовному миру человека, и потому реальный человек из гносеологии скептицизма категорически удалён и подменён неким «выдуманным человеком-вещью»¹³;

– «интеллектуальный аморализм скептицизма разражается в социальной сфере жестокими конфликтами и человеческой кровью»¹⁴;

– такого рода скептицизм «протягивает руку будущему: теории Ницше и практике тоталитарных режимов»¹⁵.

Ещё раз замечу, собственные чувственные переживания при этом остаются непрояснёнными, так как гораздо важнее для философа – понять, понять, хотя и не принять, духовно «умервщлённого» скептицизмом человека, для которого главным является вопрос о том, что есть «полезно для удовлетворения эгоистического себялюбия»?¹⁶.

Со всей страстью небезразличного к миру культуры человека Бураго обличает эмпиризм, который убивает в человеке нравственность, подменяя её полезностью. «Полезность приятна и потому нравственна»¹⁷ – логика эмпириков, скептиков. Закон нравственности можно нарушить, но не знать его нельзя – логика Канта, предпринявшего первую серьёзную попытку вывести философию из «тупика скептицизма». Сопоставляя эти позиции, Бураго тревожится будущностью человеческого бытия, перспективами человека. «Почему столь сурово и односторонне, – пишет он, – относится Юм к человеку не очень понятно, но зато понятно, что обуздание всех этих присущих человеку тёмных страстей возможно лишь через его верноподданство, трактуемое как гражданская добродетель»¹⁸, что совершенно неприемлемо, по мнению Сергея Борисовича.

С. Б. Бураго поясняет: скептицизм «сводит реального человека к некоему предмету»¹⁹, а это, в свою очередь, приводит к тому, что «мораль оказывается относительной и всецело зависит от принципа приспособления человека к меняющейся жизни на основании инстинкта психобиологического выживания (человек-предмет должен оставаться в собственных границах!)»²⁰. Срочно требовалась метафизическая «ломка» философской традиции. «Вочеловечивание философии», замечает Сергей Борисович, начинается с Иммануила Канта.