Наблюдатель

Они не ошиблись: она и в самом деле была похожа на меня – но только до определенной степени. Вне всякого сомнения, тот же типаж, а когда не очень хорошо знаешь человека, немудрено несколько преувеличить сходство. Безусловно, оно было достаточно велико, чтобы я сразу поняла: это Астрид – но я бы никогда не назвала ее своим двойником, что бы они там ни говорили. Мы походили друг на друга примерно как молодой Майкл (на фото он стоял рядом и смеялся, приобнимая ее и опершись другой рукой о письменный стол) и Ларри или как хорошо подобранный актер в голливудском байопике – и его герой, когда в первую секунду ты вздрагиваешь, уловив несомненное подобие, но потом замечаешь, что и нос немного не такой, и глаза не того цвета. На самом же деле куда больше нашего сходства меня поразила совсем другая деталь; и вообще, вовсе не ее лицо в первую очередь притягивало внимание.

После первоначального, инстинктивного шока я закрыла фото. Встала, заварила себе чаю (испытывая легкую панику от одной мысли о том, что этот снимок теперь существует на моем ноутбуке). Потом села на пол, положив подбородок на колени, и попыталась осмыслить новую информацию. Что ж, теперь по крайней мере ситуация хоть немного прояснилась. Конечно, полной уверенности пока не было, и все же я была почти убеждена, что фотография сделана в Греции, – об этом можно было судить и по их одежде, и по залитому солнцем пейзажу за окном на заднем плане. То бескрайнее море уж точно было где-то далеко от Фрит-стрит.

Выпив почти половину чашки, я вдруг почувствовала, что зародившаяся во мне тревога трансформируется во что-то совершенно иное. Рассвет потихоньку уступал место утру, но в доме еще царила тишина. Настроение мое мало-помалу улучшалось, и с чувством мстительности, какого я не испытывала вот уже несколько недель, я вернулась за письменный стол и заставила себя снова взглянуть на фотографию. Не дожидаясь, пока вновь похолодеют ноги, я переслала письмо самой себе и – ощущая легкое покалывание в пальцах – удалила его с аккаунта Майкла так, что не осталось ни следа. И захлопнула ноутбук. По дороге на пляж голова у меня слегка кружилась от собственной дерзости.

* * *

Майкл зажег сигарету. После возвращения Джулиана он стал курить в открытую – прямо в доме, на глазах у Анны, прикуривая следующую сигарету от предыдущей, стреляя их у Ларри – и откровенно наслаждаясь. Он придвинул свой ящик из-под вина ближе к моему, чтобы я чувствовала выдыхаемый им дым, как в поцелуе любовника. Смачно затянулся и сбросил пепел прямо на пол.

– Вы, наверное, хотите знать, к чему все это было, – проговорил он, обращаясь как будто к стопке желтоватых газет слева от моей ноги. Я больше не боялась ни его, ни тех чувств, что он во мне пробуждал. Впервые за все это время я осознавала, что мяч на моей стороне поля.

Он встал и подошел к старенькому кассетному магнитофону.

– Знаете, порой так легко упустить из рук нити собственной жизни. Хотя откуда вам знать – вы ведь еще так молоды.

Было что-то в его тоне – словно мы вели задушевную беседу после бурной вечеринки. Интересно, подумала я, насколько сейчас он будет со мной откровенен.

Он принялся как будто что-то искать в хаосе стола – но, хотя руки его судорожно перебирали все, что видели глаза, во всей позе ощущалась какая-то хрупкая покорность. С того дня, когда я в последний раз была у него в сарае – наверное, еще до поездки в Марсель (и уж точно до приезда последнего из наших гостей), – это место превратилось в обветшалое логово стареющего барахольщика. Свет, который раньше был зеленоватым, теперь приобрел оттенок засохшей клейкой ленты или заскорузлого ногтя курильщика. Бумаги, прежде старательно разложенные, громоздились башнями, что кренились и падали, – да и сам он, казалось, сбрасывает слои бумаги, как старая змея – ненужную кожу. Он уронил окурок в грязную, с остатками томатного соуса миску, потом с видимым отвращением смахнул на пол целую стопку вырезок из газет. Даже лесная сырость сарая, некогда создававшая атмосферу покоя и утешения, теперь сменилась замшелостью скита.

– Так просто, – продолжал он. – Всего один шаг, один неверный стежок – и вот уже весь чертов гобелен трещит и расползается, и сколько ни пытайся залатать эту дыру, добьешься лишь того, что все прочие швы стянутся, поползут, все рассыплется и обратится в прах.

Он принялся яростно грызть заусенец, разрывая зубами многострадальную кутикулу.

– Проклятье, куда же я ее засунул?

В уголке ногтя выступила красная капля.

– Конечно, жизнь моя была такой мелкой, никчемной – я и не претендую на то, чтобы стать частью чего-то значительного. Все вокруг всегда было больше и важнее меня, но, сказать по правде, мне было на это плевать.

Он поднял с пола потрепанную книгу в мягкой обложке и швырнул, словно фрисби, через всю комнату. Я зажмурилась, когда она просвистела у меня над головой.