Я пожала плечами. Несмотря на внешние признаки, я не верила, что моя ярость по поводу очередного грязного подгузника напугала нашего мальчика так, что он решил пользоваться туалетом. О нет; все это было напрямую связано с нашей короткой стычкой в детской.
– Это надо отпраздновать. Пойду поздравлю парня…
Я удержала тебя за руку.
– Не искушай судьбу. Позволь ему сделать это спокойно, не надо заострять внимание. Кевин предпочитает, чтобы изменения происходили не на камеру.
Но все же я была не так глупа, чтобы расценить пи-пи в унитаз как признание поражения. Он выиграл гораздо более крупную битву, и согласие пользоваться туалетом было той пустяковой уступкой, которую великодушный и снисходительный победитель может позволить себе швырнуть поверженному противнику. Наш шестилетний ребенок успешно склонил меня к тому, чтобы нарушить свои собственные правила ведения боя. Я совершила военное преступление, за которое, если бы не милостивое молчание моего сына, мой собственный муж отдал бы меня под Гаагский трибунал.
Когда Кевин вышел из туалета, одной рукой натягивая брюки, я предложила сделать на ужин большую миску попкорна, подобострастно добавив:
Почему же он не проболтался? Судя по всему, он защищал свою мать. Ладно, допустим. И все же здесь мог иметь место обычный расчет. Пока не наступит некая отдаленная дата окончания срока действия, секрет может вызвать интерес именно по причине того, что его хранили, да еще и сочетали с ложью.
Кроме того, своими однообразными лицемерными лекциями
Ибо в одном отношении я была тронута, и это чувство осталось во мне по сей день: я думаю, он испытал близость ко мне, с которой ему не хотелось расставаться. Мы не только были вместе замешаны в этой тайне; мы с ним скрывались и во время самого момента насилия. Может быть, Кевин тоже почувствовал себя цельным, вброшенным в жизнь огромной силой пуповинной связи. В кои-то веки я почувствовала себя его матерью; может, в изумлении летя через детскую, словно Питер Пэн, он тоже почувствовал себя моим сыном.
Остаток лета мне пришлось бросать вызов всем своим писательским инстинктам. Если бы я сочиняла сценарий фильма о жестокой ведьме, которая впадает в приступы слепой ярости, во время которых у нее появляется сверхчеловеческая сила, то в моем сценарии ее сынок ходил бы по дому на цыпочках, посылал бы ей робкие улыбки, отчаянно старался бы сделать что-нибудь умиротворяющее и вообще передвигался бы тихо, трусливо, с видом «да, госпожа» и делал бы все, что угодно, чтобы больше не совершать внезапных полетов через всю комнату.
Но это в кино. В реальности же на цыпочках ходила я. Я робко улыбалась. Я двигалась тихо и трусливо, словно находилась на прослушивании на музыкальное шоу.