Нам нужно поговорить о Кевине

Но я симпатизировала чудикам и относила себя к ним. Когда я сама была подростком, у меня были крупные и резкие армянские черты лица, поэтому я не считалась красивой. У меня было странное имя. Мой брат являлся тихим, мрачным никем и в качестве предшественника не заработал мне никаких социальных очков. У меня была мать-затворница, которая никогда никуда меня не отвозила и не участвовала в школьных делах, хотя ее настойчивость в придумывании отговорок была довольно милой. И я была мечтательницей, которая без конца фантазировала о побеге – не только из Расина, но и из Соединенных Штатов вообще. Мечтатели не проявляют осторожности. Будь я ученицей в Старшей школе Гладстон, я бы наверняка написала на школьном английском какую-нибудь фантазию о том, как положу конец страданиям своей несчастной семьи, отправив на тот свет саркофаг по адресу 112, Эндерби-авеню; или же мрачные детали, в которых я рассказала бы о геноциде армян в своем реферате по основам гражданственности, посвященном «этническому разнообразию», выдали бы мою нездоровую увлеченность насилием. Или, как вариант, я бы выразила нежелательное сочувствие в адрес бедного Джейкоба Дэвиса, сидевшего рядом со своим ружьем, обхватив голову руками; или я бы бестактно обозвала контрольную по латыни убийственной. Так или иначе я бы схлопотала по шее.

Но вот Кевин. Кевин не был чудны́м. Не так, чтобы это можно было заметить. Он, конечно, выставлял напоказ свою фишку с тесной одеждой, но он не ходил во всем черном, и он не кутался в плащ; «тесная одежда» не значилась в официально распространяемых копиях списка «тревожных сигналов». Учился он на твердые четверки, и это не удивляло никого, кроме меня. Я думала: он умный ребенок, оценки часто завышают – по идее, он мог бы получить пятерку случайно. Но нет; Кевин использовал свой ум для того, чтобы не высовываться. Думаю, в этом он перестарался. Его сочинения были такими скучными, такими безжизненными и монотонными, что граничили с работами ненормального. По идее, кто-то должен был заметить, что эти неровные, глуповатые предложения («Пол Ревир[259] ехал на лошади. Он сказал, что британцы идут. Он сказал: «Британцы идут. Британцы идут».) посылают учителя в задницу. Но по-настоящему он переоценил свою удачливость лишь когда в письменной работе по истории негритянского народа постарался постоянно использовать слова Нигерия, неграмотность и Негрил.

В плане общения Кевин прикрывался достаточным количеством «друзей», чтобы не выглядеть вызывающим тревогу одиночкой. Все они были посредственностями – исключительными посредственностями, если существует такое понятие, или настоящими кретинами вроде Ленни Пью. Они все практиковали минималистический подход к образованию и не попадали в неприятности. Вполне возможно, что они вели целую тайную жизнь за этой серой ширмой тупого послушания, однако единственное, что не служило сигналом тревоги в его старшей школе – это быть подозрительно неинтересной личностью. Идеальная маскировка.

Принимал ли Кевин наркотики? Я никогда не могла сказать наверняка. Ты достаточно помучился, пытаясь придумать, как поднять эту тему: пойти ли по пути добродетели и осудить все фармацевтические препараты как верный путь к безумию и падению на дно общества или же сыграть роль исправившегося беспредельщика и похвастаться длинным списком веществ, которые ты когда-то поглощал как конфеты, пока не узнал на собственном горьком опыте, что от них гниют зубы. (Правда – а она состоит в том, что мы не избавились от домашней аптечки, но оба пробовали разнообразные легкие наркотики, причем не только в шестидесятые, но даже еще за год до его рождения; что употребление этой химии не довело ни тебя, ни меня до сумасшедшего дома или даже до вызова скорой помощи; и что эти веселые карнавальные путешествия по ментальным аттракционам в гораздо большей степени вызывали у нас ностальгию, нежели раскаяние – эта правда была неприемлема.) У каждого способа были свои подводные камни. Первый обрекал на звание закоснелого ворчуна, который понятия не имеет, о чем говорит; второй попахивал лицемерием. Я помню, что в итоге ты спланировал нечто среднее и признался, что ты курил траву; чтобы быть последовательным, ты сказал ему, что это нормально, если он захочет «попробовать», но не попадаться, и пожалуйста, пожалуйста, не говорить никому, что ты относишься к любым наркотикам иначе как с осуждением. А я – я прикусила губу. Лично я считала, что проглотить несколько таблеток экстази было бы самым лучшим, что когда-либо случалось с этим мальчиком.