Наполеон

Император был прагматиком. Если в империи он запретил использовать «Марсельезу» в качестве гимна, то уже в 1815 году с острова Эльба он возвратился с кокардой-триколором[92], чтобы вновь сражаться за власть. Он отождествлял себя с Францией, но в его представлении она имела размытые контуры и изменчивые границы: «Франция — это грамотный французский язык». Но в то же время он нисколько не встревожился, узнав, что офицеры-эльзасцы его армии не говорят по-французски: «Неважно, что они говорят по-немецки, зато дерутся по-французски». Надо сказать, что он говорил по-французски с большим красноречием, а на письме делал так же много орфографических ошибок, как и большинство его современников, исключая, впрочем, Меттерниха.

Наполеон не слишком заботился и о той стороне французской культуры, которую сейчас называют «искусством жить». Эпикурейство — принятый уклад жизни в то время — ему казалось чем-то вроде упадничества, не достойным настоящего мужчины. Его не привлекала изысканная кухня, но ему нравились французские вина, а именно Gevrey Chamberten. На острове Святой Елены он довольствовался употреблением южноафриканского вина из провинции Кап, знаменитым «вином из Констанс».

В покоренных странах, в первую очередь в Египте, Наполеону в результате умелой импровизации удалось приспособить модель восточной революции к разным культурным традициям. Прибыв в Египет, молодой генерал искренне полагал, что эту цивилизацию, дважды уже пережившую небывалый подъем (в эпоху фараонов и во время распространения ислама), под силу возродить еще раз, распространив здесь идеи Просвещения. С этой целью 22 июня 1798 года в Александрии Наполеон произнес речь: «Солдаты! Вам предстоит совершить завоевание с бесчисленными последствиями для мировой цивилизации и торговли. Вы нанесете Англии жестокий, тяжелый, а затем и смертельный удар. Беев мамелюков, которые поощряют исключительно торговлю с Англией, которые оскорбляют наших торговцев и тиранят несчастных крестьян с берегов Нила, через несколько дней после нашего прихода больше уже никогда не будет. Народ, с которым нам предстоит жить, магометане; их самый главный закон таков: нет другого бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк его. Не возражайте им; ведите себя с ними, как мы вели себя с евреями, с итальянцами; с уважением относитесь к их муфтиям и имамам, как вы поступали с раввинами и епископами. Римские легионы защищали все религии. Вы столкнетесь здесь с обычаями, отличными от европейских: нужно к ним привыкать».

2 июля следующего года Бонапарт обратился к египтянам: «Народ Египта! Вам будут говорить, что я пришел уничтожить вашу религию, — не верьте этому. Отвечайте, что я пришел для того, чтобы восстановить ваши права, наказать узурпаторов, что я уважаю больше, чем мамелюки Аллаха, его пророка и Алькоран. […] Шейхи, кади и имамы сохранят свои функции и свои места; каждый житель будет продолжать жить в своем доме, и молитвы будут проходить, как и раньше. Каждый возблагодарит Аллаха за уничтожение мамелюков и воскликнет: „Слава султану, слава французской армии, его другу!“»