Наш маленький, маленький мир

— Бедя, Бедя, съел медведя, — дразнился Павлик и ударился лбом о стекло, да с такой силой, что, разбив стекло, едва не вылетел в окно. Он даже не оцарапался, зато я огребла подзатыльник, чтоб лучше присматривала за братом. Только вчера он перескочил дозволенную черту наших прогулок и бросился бежать. Я тащила его назад, но он вырвался и умчался, я догнала его лишь в Стромовке. Когда мы вошли в ворота, я начисто позабыла свои обязанности. На огромном круглом газоне цвели тюльпаны, они пламенели в ковре незабудок, я замерла перед этим чудом, этой неестественной, неземной красотой! Вверху перешептывалась листва, жужжали пчелы, щебетали птицы.

Павлик влез в самую гущу цветов, его ножки мяли голубизну, ручки обрывали красные чашечки, я не отваживалась вступить на газон, я звала его, кричала и расплакалась от собственного бессилия. Братишка тоже заревел.

Так нас и нашла мама. По голосам.

Как давно это было. Как давно!

Потемнела наша комната, ослепли окна, поседела белая краска буфета — над крышей без устали шуршат черные крылья.

Лишь братишка смеется в своем панцире, черные глазенки озорно сверкают, я стучу по гипсу, он кричит «можно», я снова стучу, он отвечает «входите» и заливисто хохочет.

Наш сосед бросает на время своих рыбок и приносит к нам инструмент и доски. Он строгает и красит. Благоухают стружка и олифа, папа приносит оковку и колесики, он пилит, режет, забивает, привинчивает. Я молча с восторгом наблюдаю за их работой, мчусь, чтоб поднять закатившуюся шайбочку, найти винтик.

В плите полуоткрыта дверца, на красных углях калится паяльник, я люблю ловкую работу мужчин, они не переговариваются между собой и лишь позвякивают инструментом. А меня восхищает рождение вещей.

Мама сидит, забившись в угол, и хрустит пальцами, глядя на нас глазами, полными ужаса. Ее глаза кричат, и мне хочется развеселить ее, я протягиваю ей чудесную благоуханную чурку, щелкаю около уха клещами, но, отпрянув от меня, она еще плотнее прижимается к стене.

— Мама, пить, — говорит братишка.

Мама вскакивает, хватает кружку и бежит к колонке, возвращается вся мокрая, расплескивает по полу воду и, приподняв брату голову, дает ему напиться.

Потом она ставит кружку на плиту, вода выплескивается из кружки, скатывается в шарики, которые шипят и подпрыгивают, чтобы исчезнуть навсегда. Мама берет мельничку и, как обычно (словно и не кружат над нашей крышей черные крылья), насыпает немножко кофе и побольше ячменя, сжимает мельницу в коленях и крутит ручку. Знакомый звук и знакомый запах словно хотят убедить нас, что ничего не стряслось, что счастье все еще мурлычет за печкой.

— Доски сухие, — нарушает тишину сосед, он, очевидно, полагает, что, раз тебя приглашают к столу, необходимо из вежливости промолвить хоть что-то.

— Значит, прочные, — усмехается папа. — Ну, Павлик, теперь покатаешься! Такой кареты у самого пана президента нет.

— На ней и до самой Стромовки добраться можно, да?

Мама бросает на меня отчужденный, укоряющий взгляд. Затаенный упрек уже никогда не исчезнет из ее глаз.

ВОЙНА С НАСЕКОМЫМИ

Мама билась, задыхаясь в паутине догадок, не в силах принять теории, будто какая-то микроскопическая бактерия может стать причиной столь тяжелого недуга.

— Бацилла укусила, — смеялись мы с братишкой, но мама упрекала себя: не надо было пичкать его шпинатом, а может, соус повредил или перинка из старых перьев.

— А он не падал? — допытывалась она у меня, у Франтишека, у Пепика и у маленького Беди, — вспомните, не падал с ограды? А со стула у тебя не свалился, Ярча?

Видимо, ей требовалось переложить вину на кого-то другого, на какое-то определенное лицо или обстоятельство, ушиб ей казался не столь ужасным, как затаившаяся болезнь.

— Иногда процесс прекращается, — врач оставлял ей последнюю надежду, — мальчику необходимы хорошее питание и воздух, чистый деревенский воздух.

Мама лишь ломала руки. Мысль о деревне повергала ее в ужас. Родителям и в голову не приходило, что можно выбрать красивый уголок где-нибудь под Прагой и снять там комнату. Может быть, не было денег, а может быть, умения. Все устраивали при помощи знакомых или родственников. Семьи были большей частью широко разветвленные, и всегда находился какой-нибудь подходящий родственник.

В первый раз помогла тетя Ржина, жена папиного младшего брата Венды. У нее была родня на Шумаве, и как-то летом она нас туда заманила.

Маленькая, проворная бабенка, она напоминала наседку. Без устали хлопочет с распростертыми крыльями, готовая защищать всех и вся. Цыпленок у нее был лишь один, маленький Венда, но тетя Ржина неустанно пеклась и о Венде-большом. Оба ее подопечных походили скорее на утят: уже давно не нуждаясь в опеке своей мамки, то и дело скрывались они от нее, и тетя напрасно и тщетно кудахтала.