Наш маленький, маленький мир

— Не знаю, чем бы эта затея кончилась для меня, если б вместо того незнакомца появился ее муж, — говаривал дядя.

Я поняла, что все это не вымысел, но разговаривал Венда вовсе не с незнакомым человеком, а с собственной совестью, и скорее всего, дождавшись отчима, бросил бы нож.

Дядя Венда не смог простить бабушке того отчаявшегося мальчишки с ножом в руке. И это тоже было отнесено на ее счет. А ведь она совершила лишь то, что обычно дозволено мужчинам. Просто разрешила себе жить своими интересами, своими увлечениями, что для мужчин считается нормой поведения.

Дед обрел в новом браке покой, у него родилось еще трое детей, все были похожи друг на друга и на своих сводных братьев. Моя неродная бабушка стряпала в маленькой темной кухоньке. У меня буквально разбегались глаза, такие она готовила необыкновенные вещи: вот она толчет в ступке орехи, чтоб посыпать деруны, вот варит постный сахар. Когда она открывала духовку, детям приходилось выходить из кухни, такая там была теснота. Мне у них очень нравилось, и теплый постный сахар казался ужасно вкусным.

Неродного деда — паршивую овцу — я видела всего один раз. Мне было лет десять, когда нам сообщили, что бабушку разбил паралич. Она лежала в постели, тщетно пытаясь вымолвить что-то непослушными губами. Ее муж, стоя на коленях, мыл пол. Не сказав ни слова, он передвинул для нас стул на сухое место. Избегая смотреть гостям в лицо, он робко пятился к дверям, похожий на таракана, который ищет щелку, чтоб поскорее скрыться с глаз. Кончив мыть пол, он выкрутил тряпку, вынес ведро и уже не вернулся. Никогда. Больше бабушка его не видела. О ней можно сказать: свою жизнь проиграла в лото, а жизнь своих детей поставила на карту.

НАВЯЗАННАЯ ДРУЖБА

Мама была недовольна моей дружбой со Штепкой, но, желая избежать раздоров в семье, вслух этого не говорила. Она искала замену и нашла ее. Неподалеку жила ее бывшая соученица, у которой была девочка моих лет.

— Станете подружками, — рассудили наши мамы, хотя мы неприязненно поглядывали друг на друга, — обеим скоро в школу — будет по крайней мере повеселей.

Упоминание о школе особого веселья у нас не вызвало, но общность судьбы немного сблизила. Неприязнь в наших глазах сменилась любопытством.

Ольга мне нравилась, она была темноволосая и темноглазая. Мамино восхищение братишкой невольно навело меня на мысль, что черные волосы — признак высшего развития человеческих индивидуумов.

— Представь, она у меня стала заикаться, — жаловалась маме бывшая ее соученица, — вот уже несколько месяцев ни слова нормально не скажет, и ни с того ни с сего. Вот я и думаю — тебя, девочка, как зовут? Ага, Ярушка, так же как маму. Знаешь, что? Ты за Ольгой все повторяй, ладно?

Ольгино лицо ничего не выражало.

— Ну, поиграйте в саду. А ты, Ярушка, не забывай!

Я не забывала, и мы прекрасно играли. Обе мы тихие и старательные и хорошо знали, о чем целый день хлопочут наши мамы, знали все их заботы.

Мы играем в магазин. Палисадник дает нам для игры массу возможностей: песок — мука, известка — сахар, обломки черепицы — пряники, мелко растертый кирпич — корица, трава и цветы — овощи, хуже всего приходится дождевым червям. Это у нас колбаса, мы режем червяков обломком черепицы на мелкие кусочки.

— С-с — сто гра-аммов, — требует Ольга-покупательница.

— С-с — сто гра-аммов? — повторяю я — продавщица.

— За-за — заверните! — велит Ольга.

— За-за — завернуть? — Я повторяю за ней, как велела ее мама, и заворачиваю разрезанного червяка в листок.

А потом мы стряпаем своим мужьям и детям обед — они, как и положено, ужасно любят кнедлики.

Мы накопали кучку глины, раздавили камушек, но где взять необходимую жидкость?

— На-на — писаем? — предлагает Ольга.

— На-на — писаем, — соглашаюсь я.

Тесто для кнедликов готово, мы лепим кнедлики, булки и ка-ка — калачи.

Клянусь, этот, я бы сказала, жестокий метод вскоре излечил Ольгу — может, это было у нее возрастное; вскоре она уже стала говорить вполне нормально, но, сдается мне, затаила ко мне ненависть.

Мы были в преотличных отношениях, Ольга любила хвалиться, а мне бы только кем-нибудь восхищаться.

— Захочу и влезу на эту акацию, на самую макушку.

— Ну влезь.

— А я не хочу.

Я пожимала плечами. Что ж, не хочет, так не хочет, ничего не поделаешь.

— Захочу и перепрыгну через ваш дом.

— Ну перепрыгни.

— А я не хочу!

Я не настаивала, я свято ей верила, а когда оставалась одна, пыталась забраться на дерево или перепрыгнуть через дом. Все мои попытки оканчивались неудачей, а мое восхищение Ольгой еще более возрастало.

Я торчала в нашем палисаднике и с завистью смотрела, как умытая и нарядная Ольга вышагивает по дороге и прижимает к губам свежевыглаженный носовой платочек. Платочек казался мне верхом элегантности, я смотрела ей вслед и мечтала о таком же абсолютно чистом платочке, еще теплом после глаженья, который я тоже смогу прижимать к губам.

— Опять чистый платок, — сердилась мама, — один раз сморкнется, а мать с утра до ночи гни спину у корыта!