Наш знакомый герой

— Он не только о любви не имеет представления, Елена Леопольдовна. Он даже завидовать и ненавистничать толком не умеет. Вот, например, сейчас он не узнал меня. А ведь доносы писал… Весь в себе. Сосуд гордыни и дьявольского одиночества. Интересно, что у него в голове?

Гусаров вспомнил о товарище по лито, графомане Золотове. Тот тоже был сосудом гордыни и одиночества. Женька будто услышала его мысли.

— Андрей, а знаешь, что тут отколол Золотов?

Оказывается, бедный Золотов услышал по радио, что писателя Золотова награждают орденом «Знак Почета» за долгое и честное служение на благо литературе. Золотову и в голову не пришло, что речь идет не о нем, а об его однофамильце. Золотов считал, что десяток напечатанных им рассказов вполне мог быть замечен критикой и оценен по достоинству — орденом. Бедный Золотов ринулся по издательствам и журналам, где, потупясь, сообщал о награде, которой его удостоили справедливые судьи. Так он бродил долго, пока не нашелся человек, сказавший ему правду. После этой истории Золотов куда-то исчез. Наверное, зализывает раны. Душа графомана — это самые большие потемки, которые можно себе представить. И жаль Золотова, очень жаль… В своем романе Иванов (Новоселов?) был благосклонен к этому персонажу. Впрочем, будь он и беспощаден, Золотов не подумает принять графомана на свой счет. Глупость — второй ум.

— Ну, а ты-то как? — обратилась Браунинг к Горчаковой. — Обошлось без скандала и позора?

— Если и был позор, то, надеюсь, последний. Вернее, предпоследний.

— Все же лучше бы последний, — вставил Гусаров, которому до смерти надоели Женькины истории.

— И не надейся, — вдруг резко оборвала его Браунинг. — Впереди еще длинная жизнь.

Старуха, как ревнивая мать, до сих пор рядила Женьку в девичьи одежды. Не давала Женьке заикаться о старости.

— А почему ты так уверена, что именно предпоследний? — спросила она.

— А потому, что последним скандалом будет моя смерть. Вы не думали о том, что смерть — это жуткий скандал? Ты лежишь в присутствии толпы народу, а на тебя валят, как на мертвую. И ты даже не имеешь права возразить. А всего-то и нужды-то: чтоб кто-то подошел, растолкал тебя и сказал: «Чего валяешься при народе?»

— Меня попрошу не расталкивать. Если помру — то это навсегда. Все имеет свой предел, и это хорошо, — отчеканила Браунинг.

Гусаров разозлился на Женьку: нашла где говорить о смерти. В присутствии стариков! Люди старые, больные, а эта дура кокетничает со смертью. Но на лицах Семенова и Браунинг особой печали не проявилось. Вообще-то, в подобных разговорах они всегда были спокойно-достойны. А ведь им осталось недолго, ох, недолго.

И как же он, Гусаров, сможет удержать их в памяти людей? Сам-то никогда не забудет, но чтобы и другие не забыли? Какие  э п и т е т ы  можно употребить в применении именно к  э т и м  двум старикам?

Семенов знает вся и всех. Тридцать лет напряженной литературной жизни, да и до этого жизнь Семенова была крутой, размашистой. С кем он только не был знаком, о чем только не мог рассказать! Но — устно! Описать свою жизнь так и не удосужился. Минуты складывались в часы, часы в дни, дни в недели, месяцы, годы. И годы эти ухлопывались на то, чтоб помочь все новым и новым поколениям писателей. И не только научить их писать. По ходу дела Семенов учил молодежь думать, да что там думать — жить! Со стороны жизнь Семенова могла бы показаться растранжиренной впустую. Ну а если вспомнить о том, что не все те, с кем он возился, оказались людьми благодарными… Иногда, под горячую руку, Семенов клялся, что займется книгой воспоминаний, книгой своей жизни… И ведь кого он только не знал! От Зощенко до Шукшина. Но приходил способный молодой человек, и книга откладывалась. Эпитет для Семенова? Наверное — щ е д р ы й. Вот именно. Точнее не скажешь. Ну а как определить одним словом Елену Леопольдовну? Что главное в ней?

Отцом Браунинг был английский промышленник. Родилась и воспитывалась она лет до семи в Англии.

Потом отец вынужден был вернуться по делу в Россию, где вскоре и умер. Русская мать предпочла остаться на родине.

Окружение Елены Леопольдовны с самого детства было лучше некуда. Со смехом вспоминала она свою чопорную гувернантку:

— Больше всего мисс Сьюзи боялась, что я вырасту такой же растрепкой, как Аничка Горенко. Зря боялась, милая старушка. Анички Горенко из меня не получилось. Зато на всю жизнь остался высокий образец. Немногим так повезло.

Да, в этом Елене Леопольдовне повезло. А потом, как и у всех, пошли страшные потери. Муж и сын на войне. Приемный сын — от тяжелой болезни. Сама же Елена Леопольдовна перенесла блокаду, голодала и холодала, жгла мебель и даже книги, ходила за водой на Неву. Выжила.

Она могла бы многое рассказать и даже написать о своей жизни, но, очевидно, гордость не позволяла ей взяться за перо. Слишком высоким казался ей самою же выбранный образец. Писать — дело Анны Ахматовой, Браунинг же могла только служить тем, кто пишет.