Наш знакомый герой

— Нет. В том-то и дело, что нет. В том-то и дело, что я его не хоронила даже. Я тогда в бегах была. Приключений на свою задницу искала. А он… Вы же знаете — он не меня любил. Потому я уйти от него хотела. От живого и ушла бы. А вот от мертвого — не смогла. Будто я этой любовью к памяти от него заразилась. Он любил свою Валюху окаянную, я люблю его. Такая вот карусель. Золотов пришел, душу вывернул. Жив, говорит, Володька. Дал понять, что жив и от меня бегает. Мне приятно? Приятно мне — вопрос вам, хреновы инженеры душ человеческих? А тут еще свекровь — как кислотой в рожу: парень тот, Гриханов, которого Володька всю жизнь искал, чтоб расправиться… Гриханов этот, оказывается, еще тогда, семнадцать лет назад, перед Володиной… смертью живым объявился. А говорили, что его пришили. Ну и, мол, нашел его Володька да и убил, как собирался. Ни обо мне, ни о Ваньке не подумал. А сам он, мол, в бега под чужой фамилией. У Золотова так глазки и забегали, когда он про Гриханова услышал. Ему, вишь ты, сразу все ясно стало.

— Не похоже! — резко оборвал ее Гусаров. — Не похоже, дура-баба! Любил, не любил… Твой муж был больше этого. Убить он мог, не спорю. Но предать? Предать тебя и сына, скрываться от вас… Совсем ты дура… Не об измене думай. Может, другое какое несчастье случилось?

Гусаров не утешал Лену. Говорил то, что думал. Лена поняла, что он не врет, мгновенно преобразилась, подобрела.

— Если калекой стал…

— Книжно очень уж… — скривилась Горчакова.

— А книжки по жизни пишутся, — поучительно сказала Лена. — Мой Володька и вообще такой — как из книжки!

И тут она была права.

— Он… благородный… — посветлев лицом, добавила Лена. — Вот одного только не пойму: почему он в этой «Львиной доле» про судьбу свою не написал. Вылез он из этой трещины? Не замерз? А дальше что? Слезай, приехали? А что с тем гусем сделали, который бросил его умирать? А главное, что он сам мог с ним сделать, если догнал?

Дальше того, что все они, все трое, знали о Новоселове, автор «Львиной доли» не пошел. То ли потому, что Новоселов погиб, то ли потому, что не хочет считаться в живых.

— Других бумаг, кроме тех, что ты нам давала, после него не осталось?

— Не-а… Так, тетрадочка одна. Вроде дневника. Ее какая-то журналистка у меня брала. Сказала, она с Севера. Очерк, мол, напишет. Хотя я не поняла — какой очерк? Он ведь не это, не героически погиб. А от болезни. Ведь сколько комиссий всегда проходил, а вот не знал, что у него такой страшный диабет.

Гусаров отметил про себя, что подтверждается давно замеченная им закономерность: болезнь, которую носит в себе человек, даже не зная о ней, обостряет дар мысли и предчувствия. Предсмертно умен был Новоселов. Но это будет правдой, если он действительно умер.

— Вернула она тетрадь? — спросила Горчакова.

— Да. Вернула.

— А журналистку ты раньше не видала? Это случайно не Ванда?

— Нет, что ты. Это была совсем молоденькая девочка.

Лена была снова такой, как прежде. Открытой, гостеприимной, даже веселой. Ее, очевидно, утешило то, что друзья Новоселова знали о нем не больше, чем она, а значит, золотовская идейка трещала по всем швам. Кто такой Золотов, чтоб знать правду, если ее не знают Андрей с Женькой, люди, которых Володька так любил.

— А сын-то как? — спросила Горчакова.

— Иван? Что Иван… Серьезный мужчина. Летную школу заканчивает.

— А что он сказал про «Львиную долю»?

— Не читал. Побоялась я.

— Как ты смела скрыть! — взвился Гусаров. — У парня ничего об отце. Ничегошеньки. Об отце, который, может быть, всех нас вместе взятых стоит. Портите вы, бабье, мальчишек. Наше поколение матерями-одиночками испорчено, так вы теперешних портите. Пускай парень знает, как случается в жизни. Трудно, больно, но не зазорно, черт возьми. Как бы дело ни обернулось, но за это я ручаюсь.

Они молча и задумчиво шли к машине, когда Горчакова схватила Гусарова за руку.

— Что? Что ты? Опять тебе мальчик понравился?

— Да ты смотри, дурак.

Молодой курсант был высок, выше Новоселова, но лицо его… Темное, загорелое — и зеленые рысьи глаза под тяжелыми, резкого, калмыцкого рисунка веками. Он шел с девочкой. Девочка была ни то, ни се. Но во взгляде юноши на нее сквозила такая точная, редкая, избирательная любовь, что становилось даже как-то не по себе.

— Ты знаешь, на кого она похожа?

— Не ори ты так. Знаю, знаю.

Они оглянулись на молодую пару, и те, будто почувствовав их интерес, оглянулись тоже. И жуткое чувство — сейчас курсант узнает их. А потом — еще более жуткое — не узнает. Да как же так: их не узнает сын Новоселова?

Что он думал, когда его рассматривали совсем незнакомые люди? Первое — насторожился. Но девочка что-то быстро ему сказала, и вместо рысьей настороженности — совершенно новоселовская открытая улыбка. Доброжелательная и будто узнающая.

— Я на кого-то похож? — легко спросил юноша.

— Очень, очень, Иван! — выкрикнула Горчакова и потащила Гусарова к машине. — Теперь Ленке будет легче начать с ним разговор, — оправдала она свою несдержанность.

— Скоро он будет ровесником своего отца, — задумчиво сказал Гусаров.