Наш знакомый герой

— Что мешает? Отсутствие любви, вот что. Я смотрю на Пашу, а перед глазами этот… совсем чужой, непонятный, черт знает… марсианин какой-то.

— Потому что ты не способна на интрижки.

— Да людям-то плевать, на что я способна. Такие, как я, ничего, кроме страха, у мужчин не вызывают. И плевать им на наши высокие достоинства. Нынче ни у кого нет времени разбираться в таких персонах, как я… Схватил бабу, поимел, не подошла — к черту ее.

Мне надоели все эти ее откровения, не хотела я видеть Тучу такой. Зло брало. Жалкая отступница, дура набитая.

— Надоело! — заорала я так, что вздрогнул Петров, слушавший нашу беседу, как какой-нибудь радиоспектакль. — Надоело! Высокая нелогичность! Ха! Как будто мы рождаемся и живем так, как нас воспитывают мамы или бабушки. Как будто жизнь — эксперимент, который можно провести в чистоте… А примеси куда денешь? Вначале я была я, сама по себе: маленькая паршивенькая фитюлька, у которой не было ни одной мысли, лишь мыслишки. А рядом жила ты, Ленка Толкунова, Алла, Паша, наконец, которого я всегда тайно любила… Выходит, мне памятник надо поставить, что я не такая, как моя мамуля? И сейчас ты хочешь мне доказать, что тебя не было? Что я выдумала тебя? Что я вообще выдумала всех хороших, красивых людей, перед которыми преклоняюсь? Не смей мне исповедоваться. Не смей ныть. Я не хочу знать тебя больше, чем знаю. Иначе все, что я нагородила за последнее время, пойдет псу под хвост. Она, видите ли, на старости лет поняла, что надо потакать тем, кому некогда. Некогда жить, некогда любить, некогда видеть и природу… Да пускай они сдохнут. Все сдохнут! До единого.

— Да я не говорю, что потакать… Но я так люблю, что могу умереть. А понравиться не могу, — промямлила Туча миролюбиво. — Так что, ты говоришь: не сметь сходить с пьедестала, а? И что, мой светлый образ еще может кого-то вдохновить? Я, по-твоему, приличный человек? Ладно. Другая бы спорить стала, а я что… Может, мне и нужно было, чтоб ты мне это сказала… До Клюквиного переезда неделя… Что я успею за неделю? И Паша приехал… Что бы ему раньше приехать, чуть раньше… Всегда он не вовремя…

Мебель Петров починил. Но это уже другой разговор.

Развалилась, как карточный домик, моя семья и мое материальное благополучие. Как и все другие женщины, я думаю о том, как выкроить деньги на новые туфли, на пальто дочери, как бы умудриться с опозданием всего на три месяца внести деньги за кооператив, как бы подешевле отдохнуть и перезанять до получки. Я живу той жизнью, какой всегда жили мои подруги, и потому, наверное, стараюсь жить с таким же достоинством, как и они. Теперь-то я понимаю, каково это — без затраты больших денег и без мужа вывезти ребенка на дачу, и сколько слез наглотались они, таская на собственных плечах кровати и столы. (Ручонки-то дрожат, в затылке ломит, а патлатые балбесы заключают пари: дотащит баба тахту без остановки хотя бы вот до той березы?) А баба — она все дотащит. Потому что своя ноша — не тянет.

Куда девались мои блистательные адюльтерьеры? Да все вроде бы на своих местах. Только адюльтерьеры не любят одиноких серьезных женщин, они любят легкие, необременительные отношения, а по таким отношениям я не тоскую. Даже непонятно: а раньше-то что бесилась? Искренне влюблялась? Кошачий темперамент? Ни того, ни другого, ни чего-либо третьего. Просто оголтело проматывала молодость. А теперь вдруг стало жалко, когда и жалеть-то уже всего ничего. Жалко, когда проходит весна. Жалко, когда вслед за весной проходит лето. И осени жалко. И зимы. (Уж говорила: быстро дни бегут, с ярмарки катим.)

Я продлеваю дни. Уложив Ольгу, долго еще читаю в постели хорошие книги, удивляюсь, что все мои муки давно были известны другим, давно другие расшибались в лепешку, чтоб я была счастливее, чем они. Мне нравится читать книги, потому что сама я стала, простите за нескромность, достаточно талантлива, чтоб наконец понимать их. И я знаю: не лгут книги, рассказывающие о путях и судьбах, о невзгодах и непременном счастье хороших людей. Лгут те, кто разделяет философию и жизнь, поэзию и жизнь, природу и человека, слово и дело. Ну и пускай живут своими вонючими буднями без сердечных затрат и мозговых усилий. Те, кто живет внешним, и счастливы только внешне. Не позавидуешь, знаем.

Знакомые мужчины (адюльтерьеры) говорят, что я в последнее время стала злая. Ну, это, очевидно, потому, что я уже не столь легкомысленна и не склонна к игривости. (Я люблю пугать строящих мне куры всякими жуткими разговорами типа: «А вот когда я лежала на Пряжке» или «Подхожу это я к нему — и кислоту в рожу». Они не сразу соображают, что я шучу, а когда понимают это — злятся еще больше. Но я не хочу, чтоб меня выбирали по принципу «с ней не будет хлопот», предпочитаю быть одна.) Так вот те, кто говорят, что я стала злая, — не правы. Именно сейчас, как никогда, я хочу справедливости и полна благожелательности к тем, кто, на мой взгляд, несправедливо обижен.