Наш знакомый герой

Да, дышать мне тогда было трудно. Должна была прийти какая-то разрядка. Но только со стороны, потому что я понимала всю невменяемость своего состояния и боялась сделать хоть малейший шаг к развязке. Клянусь: я уже не надеялась на возвращение мужа, я просто хотела сказать свой третий монолог и только потом удовлетворенно расстаться.

Но даже и этого подарка судьба мне не сделала. Последнее слово сказал Виктор.

Однажды вечером (Петров, к моему торжеству, уже был дома) явилась Галя. Кто из них выдумал такой ход — не знаю. Галя могла придумать это из садизма, Виктор — подчиниться по глупости. Так вот, явилась Галя. Взглянув на ее лицо, я поняла, что она пришла не объясняться по поводу случившегося дикого эпизода, а с целью представлять Виктора в нашем разрыве.

— Я принесла письмо, — сказала Галя с видом дипкурьера.

— Премного благодарны, — Петров был здесь, и я сделала вид, что говорю от нас двоих, — премного благодарны. Можете идти.

— Мне велено подождать ответа, — сказала она.

Письмо было довольно длинным, и на первых двух страницах я сразу же учуяла чужой стиль. Мне показалось, что кто-то помог Виктору. Может быть, и Галя. Там сообщалось о том, что наша дальнейшая жизнь невозможна. Что он не может жить с истеричкой, устраивающей дикие сцены, опасные для жизни окружающих. Ладно. Этого я ожидала. Но дальше шло нечто невообразимое.

Он писал, что ему надоела моя бесконечная ненасытная алчность, тяга к вещам и мои мещанские понятия обо всем на свете, мои материальные претензии и требования денег. Он писал, что потерял все здоровье на тройных рабочих нагрузках, что устал жить и бессмысленно работать только для того, чтобы я строила из себя барыню и врала, что люблю свою работу, ему в упрек… Он сообщал мне, что я обольщаюсь на счет своей нужности на службе и в быту, — никому я не нужна, и умные люди еще в юности определили мою низкую цену. Теперь он все знает.

Именно это место было написано особенно красиво, с особым пылом и подъемом, так что вначале показалось мне написанным кем-то другим. Но по размышлении я пришла к выводу, что Виктор именно это написал сам и красивости эти были в его стиле и духе, если он давал себе труд подумать и облечь свои мысли в слова.

Вот тут-то уж действительно мне показалось, что я схожу с ума: как же так, с больной головы на здоровую? Впрочем, хватило ночи на размышления, чтобы понять, как же это. Да потому, что он и сам мог задуматься о смысле своего существования, о смысле своих халтур и подхалтуриваний, а когда друзья-шабашники клепали ему на своих жен, он как-то незаметно перенес этот стереотип на меня. Это ведь бабе положено быть жадной, хваткой, вечно голодной. Все же знают, что бабы — «они все такие». Такой ход дела его устраивал. Ну, а что уж ему напела надеющаяся на нефиктивного мужа Галя? Да, Галины идеалы пали так низко. Впрочем, я ведь тоже потеряла в идеалах, выбрав Виктора. Он, бедный, только и существует на свете затем, чтоб мы, набитые дуры, не преуспев в любви к настоящим мужчинам, выбирали его. То, что попроще. Нажжешься, моя милая, если только тебе еще удастся окрутить его.

Третья часть уже совершенно истинно и бесспорно принадлежала перу Виктора, тут экспертизы не надо. Он писал мне, что оставляет мне всю мебель, а дальше шли перечисления, которых я бы не могла понять без переводчика. Я не столько понимала, сколько догадывалась, что есть что. Он оставлял мне: «Сюиту», «Сонет», «Ганку», «Ванду», «Весну», «Сонату», «Юрюзань» и «Киев».

— А «Волга» где? — грозно спросила я у Гали.

— Что-о?

— «Волга», спрашиваю, где? И «Поэма»? И «Баттерфляй»? И «Отелло»?

Галя, очевидно, решила, что я заговариваюсь. Заговоришься тут. От такого благородного жеста. Да еще с перечислениями. Но даже то, что я заговариваюсь, не остановило Галю от главного, хорошо продуманного ею жеста:

— Виктор считает, что ты должна остановить свою разнузданную мамашу…

Да. Монолог остался не за мной. Уж хоть бы тайну мамули пощадил. Он-то знает, какие у нас с ней отношения, он знает этот мой стыд, вечный позор. Но выдал! И это выдал. Повезло ему с умниками против меня. Но такого рода удача — это плохо. Он и не знает, что лучше бы ему от таких удач отказаться, но воспользоваться фактами, идущими прямо в руки. Когда Галя выложила мне все и про мамулю, я смирилась с тем, что мой монолог не будет произнесен. Добили. Что я могу доказать? И зачем? Раз уж за столько лет я не могла объяснить себя своему родному мужу, то о чем речь теперь… Ведь вполне вероятно, что он совершенно искренне считал меня такой, какой описал в своем дурацком письме: алчной, лживой, ненасытной. А может, мы оба тяготились своей совместной жизнью, оба были не такими уж плохими людьми и нашу семью погубило обычное непонимание? Просто непонимание… А непонимание — оно все отношения губит.

Впрочем, это я сейчас так хладнокровно все описываю, будто со стороны. Но согласитесь, что потерять шанс оправдаться, не сказать последнего монолога, когда ты так к нему готовился, — ужасно.