Наш знакомый герой

Полторы недели я еще отсидела дома, на больничном. В квартире со мной жил Петров. Вначале он долго на это не соглашался, но я настояла, потому что видела: те дни, пока я была в больнице, он ночевал где-то чуть не на лестницах, ведь идти в свой дом он не мог. Как выяснилось, он теперь во всем положился на меня и ждал моего выхода из больницы, чтоб я сказала ему, что же теперь делать. Это меня нисколько не пугало и не раздражало, потому что, наверное, хорошо, когда ты сам не знаешь, что делать и как быть, а на тебя вдруг сваливаются заботы о другом человеке, который с виду взрослее и сильнее тебя.

Я надеялась, что Виктору волей-неволей придется зайти домой, ну, хотя бы затем, чтобы взять вещи, которые он не забрал во время моего пребывания в больнице.

Я вздрагивала от каждого звука шагов, от стука дверцы лифта, но приходили все, только не Виктор.

Когда-то я вот так же ждала его из поездок и командировок, из очередной халтурной вылазки и просто с работы с надеждой, что на этот раз суета останется за порогом, что он вернулся навсегда и полон хотя бы любопытства ко мне, от которого можно шагнуть и к любви.

Тогда я копила нежные слова, каждый раз новые доводы в пользу своей любви, чтоб он наконец-то услышал их, я хранила для него мысли и впечатления, размышления о судьбах героев книг, просто о людях, чтобы он, как и я, захотел перемен, понял наконец, зачем мы поженились и зачем люди вообще женятся, да и зачем живут. Сейчас я копила злобу, потому что ожидание затягивалось, и любовь обращалась в свою противоположность… Когда Петров уходил на работу, я произносила вслух обличительные монологи, укоряя мужа в бабском малодушии и скудоумии, я искала формулировки нашему с ним душевному нездоровью, клеймила его и не щадила себя. Только тут поняла я, насколько не смешон, а трагичен человек, который, размахивая руками, беседует неизвестно с кем, несясь в толчее Невского проспекта. Вот мы, неизвестно к кому обращающиеся с речами, ратующие и сетующие, — как мало нам надо! Всего-то высказать то, что накипело. Но жизнь — не театр. Нет в ней третьего монолога Чацкого, нет хотя бы словесной победы правого и хотя бы внешнего трепета злодея. Ни любви моей, ни ненависти не дал Виктор мне высказать, потому что не было ему нужно ни то, ни другое.

Теперь я понимаю, что от таких несказанных монологов легко сходят с ума, а может быть, только от невозможности высказаться и сходят с ума, но природа наградила меня мамулиной жизненной силой.

Кстати, о мамуле… Где же была мамуля? Она не навестила меня в больнице, не пришла вместе с Аллой, чтоб отвезти меня домой, не явилась позже и на квартиру. Материнская любовь проявилась в ней совсем иначе. О происшедшем со мной она узнала от моих соседок по коммунальной квартире, свидетельниц скандала, и, не тратясь на сантименты, взялась за дело стосковавшимися по работе руками. На службу к Виктору полетели грязные и злобные доносы, составленные как-то уж очень умело.

Но самые трогательные послания получили дядя Ваня с тетей Липой. Их называли «волками в овечьей шкуре» и желали им «сгореть в крематории». У дяди Вани случился сердечный приступ, потому что он вообще не понял, к моему счастью, кто же это его так ненавидит. Тетя Липа поняла, но с присущим ей благородством оставила все три мамулиных письма без ответа.

— В шляпке ходит, в очках, седая, ну, я и думала, что она интеллигентная женщина, — поделилась она со мной своим удивлением.

Как выяснилось, шила в мешке не утаишь, и мне пришлось рассказать тете Липе все, что я знала о мамуле. В итоге мы с ней рыдали, обнявшись, после чего она опять уехала к Ольге на дачу, где в это время жила ее сестра, а заодно увезла и дядю Ваню, чтоб он в одиночестве не подвергся новым мамулиным угрозам.

Дачного адреса своей родной внучки мамуля не знала. Не знала она и про меня — с кем я, как себя чувствую, что и почему.

Впрочем, мне было неплохо. Вернее, не так уж плохо. Обо мне заботился Петров, потому что он, как и я, был человек порченый и не мог остаться у кого-то в долгу, не дорос еще до умения принимать от других тепло просто так, задаром. Он приходил с работы и начинал благоустраивать мою необжитую квартиру. Он циклевал пол, стругал рамы, делал шкаф под раковиной, облицовывал плиткой ванную. Виктор не умел делать таких вещей, вернее, сумел бы, если б этого потребовала халтура, но даже в своем доме делать что-либо за здорово живешь он не умел, хоть и щедро натащил всякого стройматериала в надежде «нанять человека». Каждый день, иногда с ночевкой, приезжала Алла, заходили Ленка с Вадимом, бывшие соседки. Туча, правда, была всего два раза: к ним нагрянула «Мумия» из Англии со своим английским внуком, да еще ей надо было готовиться к экзаменам (к приему экзаменов, разумеется), но она присылала ко мне Анастасию с «бульончиком» в термосе.