Наш знакомый герой

Начался суд. Ввели обритого Петрова. Он смущенно, исподлобья оглядывал зал. Кстати, в зале было много народу. Не я одна такая уж умная, что замечала, какой Петров симпатичный человек, хоть не слышала от него за все время дальнего знакомства и десятка слов. Его многие, оказывается, замечали. И совсем не близкие друзья. Не было у него близких. У него никого не было. И это почувствовали, наверное, все просто знакомые и пришли.

Суд проверил, все ли свидетели на месте. Когда назвали меня, Петров бросил на меня робкий взгляд: удивление, недоумение, даже какая-то надежда — и все это с теплотой большого, сильного человека к такой пигалице, как я. Недолго длился этот взгляд, но я почувствовала: костьми лягу за Петрова. Адвокат прав: я могу больше, чем он, меня не остановят ни знание законов, никакие другие соображения, потому что мне безумно дорог и симпатичен этот всем неродной человек.

Из зала суда меня удалили, хоть прямым свидетелем я и не была. Так положено. Но я, грешным делом, когда возникал переполох и скандал, подходила к двери и подслушивала. Потерпевшая не подвела. То, чего она не могла сделать по справедливости, она сделала из ненависти к жене Петрова.

Хоть они обе и были одного поля ягоды, но такие-то и ненавидят друг друга особенно рьяно. Они сцепились так громко, что не надо было и подслушивать: на весь коридор слышно. Им пригрозили, что выведут из зала за недостойное поведение. Что-то говорили эксперты: медицинский и автодорожный. Довольно бойко продекламировал свою роль «студент Оксфорда», что-то провякала подруга Петровой, базарным голосом разразилась «адвокатша», а потом позвали и меня.

Я вошла в зал. Петров сидел, низко опустив голову. Судя по всему, ему здорово досталось. И конечно же, речь шла не о деле, то есть не о том, что Петров кого-то сбил, а о самом Петрове. Какой он есть. Чем болел и за что привлекался. Но ведь я тоже не собиралась говорить о несчастном случае: мне это было можно — адвокат прав.

Я очень плохо помню, что именно я говорила. Но может быть, впервые за свою жизнь я не игриво болтала, а действительно знала и чувствовала то, о чем говорю. Из каких-то детективов у меня засел в мозгу термин «злоупотребление доверием». Он показался мне подходящим для данного случая. Я выдала нашу с Тучей версию о том, зачем Петровой понадобилось сменить новую машину, и по взгляду Петрова, который вдруг поднял голову, поняла, что ему-то это в голову не приходило. Сказала я и о справке, выданной врачом, и для красного словца добавила, что когда узнала об этой справке, то чуть ли не собиралась отказаться от защиты. Но, мол, из беседы с врачом поняла, что речь идет о событиях десятилетней давности и в данный момент Петров не был замечен в пьянстве. (Алла потом рассказала, каким убийственным взглядом одарила «адвокатша» ворону-Петрову.) А потом… Смешно, но даже Петров исчез из поля моего зрения, — я видела перед собой мужа. О нем говорила я, его я имела в виду, произнося слова о страшном мире потребителей. То есть это сейчас я понимаю, кому я это говорила. Но моя ненависть была так сильна, что меня не могли прервать, остановить. Под конец я не терпящим возражения тоном  п о т р е б о в а л а, чтоб суд занимался данным делом, а не репутацией Петрова, на что судья довольно мягко намекнула мне, что суд готов заниматься именно данным делом. Но я заметила, что она сказала это с явной доброжелательностью ко мне.

Адвокат был деловит, говорил действительно по делу и главное — значительно.

Петрову присудили год условно и освободили из-под стражи в зале суда.

Я была совершенно выпотрошенной, разбитой. Вот как это тяжко — говорить искренне. Что же чувствуют люди, которые всегда искренни? Казалось, что все я сказала и сделала не так, а тут еще это дурацкое «злоупотребление доверием», в общем, было стыдно. Перед Аллой, перед адвокатом, деловитым и точным, знающим свое дело. Да и без меня судьи все видели, разобрались бы. Тоже полезла… Дома муж квартиру обставляет, а я тут… как мамуля… А что, может быть, когда мамуля вещала на каждом собрании, она тоже чувствовала такое же окрыление, как только что я?

Мы с Аллой присели в скверике рядом с судом.

— Ты знаешь, — задумчиво сказала Алла, — мне иногда казалось, что ты какая-то ненастоящая, что в тебе чего-то не хватает… Ну, души, что ли… Ты прости меня за это. Ты очень хороший человек, и я даже горжусь, что мы друзья…

Значит, она замечала… За слова, которые она мне сказала, мне бы хотелось быть в сто раз лучше. Я боялась заплакать. Нервы разгулялись.

— Ты хочешь остаться одна?

Я кивнула. Она поднялась и ушла.

Я не заметила, что на трамвайной остановке стояли адвокат с Петровым, иначе не пошла бы туда. Но они меня заметили, адвокат заулыбался, а Петров опустил голову.

— А я тебя потерял, — сказал адвокат. — Только сейчас договаривался с Юрой, как бы добыть твой телефон. Ты очень умная и хорошая девочка…

— Девочка… — буркнула я, — мне под сорок.

— Для меня ты девочка.