Наш знакомый герой

— Ну вот. Он изменял, — продолжала бабенка, — а я и решила сказать, что это я из-за него. — Тут, как ни тупа она была, все же сообразила, что выдает слишком много, поправилась: — Это я чтоб… Чтоб шофера не судили. Вам же лучше, вы ж защитники…

— Такая ложь ни к чему не приведет, — взяла я инициативу в свои руки. — Гораздо лучше было бы сказать правду.

— Какую правду?

— Ну, что вы переходили не совсем там, где надо. Рядом с переходом. А он не справился с управлением…

— Ага! — Она уперла руки в боки. — Это чтоб я одна была виновата… И шрам, и нога, а он с другой?

— Теперь у него будет оправданный повод носить вас на руках, раз вы хромая, — огрызнулась Алла.

Женщина посмотрела на нее, подумала, переварила услышанное и вдруг на наших глазах буквально начала разваливаться. Потекли ресницы, расплылся нос, растекся рот — не женщина, а картина Дали.

— А вы мою жизнь знаете, что учите меня? Что насмехаетесь? Вы знаете, как я крутилась-вертелась, шила-вязала, с ребенком сидела… А он все «гулять да гулять». Я не дура мужика одного отпускать: куда он — туда я. У меня ребенок дома брошенный, одна сидит, а я в гостях в дурацких — все уж разойдутся, а он все сидит… И я сижу.

Я понимала, о чем она говорит. И Алла, как выяснилось, тоже. Но это нам только казалось.

— Вы его так любите? — почему-то шепотом спросила Алла.

Почувствовав ласку и заинтересованность, женщина тут же перестала плакать и собралась, расставив все по своим местам.

— Я его никогда не любила, — гордо сказала она.

— То есть как? — у бедной Аллы даже голос пропал.

— А вот так. Не любила — и все тут. И ни про какую вашу любовь слыхом не слыхивала. Это так, в книжках пишут…

— А вы книжкам не верите?

— А я их не читаю. — И подбоченилась, довольная собой.

Меня ужасно беспокоил исход дела, потому я опять заговорила.

— Я вам не советую, — сказала я, — я вам не советую, извините за грубость, шантажировать мужа… Он же бросит вас. И знаете, будет прав. Вы не любили его, он не любил вас…

— Он любил, — перебила она. — А что больную бросил, изменять стал, так кто ж на его месте по-другому-то… Они, мужики, все сволочи…

— И вы с этим живете? — изумилась Алла опять. (Как бы она изумилась, если б узнала, что и я с этим живу. Только вот непонятно: как же она-то жила без этого после своего Галкина?)

— Все так живут. Кроме дур и зателеп. А он у себя на заводе за эту аварию так получил — век не отплюется… Ему там такое на собрании внедрили…

Я глянула на Аллу. Пахло жареным.

— А вы-то, бабоньки, чего допрашиваете? — весело вдруг сказала потерпевшая. — Чего вам надо-то? Чего пришли? Или побирахе деревня не круг — все равно к кому и зачем?

— Вас сбил рабочий с нашего завода. Очень хороший человек.

— Симпатичный, — согласилась потерпевшая.

— Его жена, — продолжала я настырным, нудным тоном, каким объясняют урок, — хочет его посадить.

— Эта старая страшила такого молодого красавца?

— Да, — громко, как глухой, сказала я. — Эта старая уродка — такого красавца… Ей нужна его машина… У нее сын взрослый балбес… И она говорит, что муж был пьян, как вы знаете… А вы, мол, переходили дорогу правильно.

— Во врет! — восхитилась потерпевшая. — Во врет! Подцепить такого красавца и так врать! Сумашедчая! Сумашедчая! Да я первая скажу… Да я назло ей скажу… Да. Назло. Всю правду.

— Вот за этим мы к вам и пришли. — Я поднялась, чтобы уйти.

— А и молодцы, что пришли. — Она осталась очень довольной нашей беседой.

Выйдя от нее, прямодушная Алла схватилась за голову и начала ругаться, прерывая ругань хохотом. Мне же не было смешно. Я уж сказала, что эта дама была карикатурой на меня. На мою жизнь. Гордая, принципиальная Алла была недостижимым идеалом, в то время как  э т а — близким и возможным вариантом для меня. Страшно мне стало. Но не на себя я разозлилась, а все на Виктора же. Такая почему-то против него поднялась ненависть, что чуть больше — себя бы не пожалела, а хоть под машину б кинулась, лишь бы ему насолить. Где Алле понять такое!

С адвокатом меня познакомили минут за двадцать до суда. Он был тоже, как и врач, пожилой маленький человек с умным лицом, производящим впечатление необыкновенной энергии и силы. Но это была «наша сторона», потому я без всякого недоверия с места в карьер понесла все, что мне удалось узнать. Его реакция меня немного охладила.

— Да знаю я все это, — брезгливо-устало сказал он. — Обычная история…

— Как обычная история?

— Для вас она необычная, а для меня… Вот потому-то вам самой лучше сказать все, что вы узнали… Вы имеете право на эмоции, а я…

Он показался мне равнодушным халтурщиком, бесчувственным делягой, которому наплевать на беззащитного Петрова с улыбкой Герасима из «Муму». Он вдруг желчно, как пощечину, бросил одну фразу.

— А вот врача я бы не взялся защищать…

И я поняла: он смотрит на это, как и я. Его не возмущает безумие уродины Петровой, жалкие штучки потерпевшей, но предательство человека мыслящего, врача будто бы оскорбило его лично.

— Копался в моей душе, а потом — справку.