Наследие кельтов. Древняя традиция в Ирландии и Уэльсе

В мифологии животные не просто звери; им присуща сверхъестественная разумность и сила. Практически по всему миру можно найти подобные ассоциации животных с рождением и детством героя, а в ряде случаев они не покидают его до самой кончины, являя собой яркий пример верной дружбы и службы. Достаточно упомянуть волков у Кормака, птиц у Конайре, пса у Финна и жеребенка у Придери. Знаменитые кони Кухулина, которые погибают вместе с ним в его последней битве, несомненно, те самые жеребята, что родились с ним в одну ночь. По другой же версии, один из коней Кухулина чудесным образом возник из озера, а другой — прибежал с Великой равнины, причем оба они в час гибели хозяина вернулись туда, откуда появились[715]. Все названные животные, столь тесно связанные с жизнью и судьбой героя, вероятно, призваны символизировать сверхъестественный, внечеловеческий элемент его естества, что особенно отчетливо просматривается в повестях о валлийских братьях-близнецах, Ллю и Дилане и древнеиндийских молочных братьях Кришне и Балараме. Как известно, сразу после крещения Дилан устремился к морю и, обретя морскую природу, плавает подобно рыбам — этим и объясняется его прозвище Дилан Эйл Тон (Дилан Потомок Волн). Ни одна волна не разбивалась под ним[716]. И хотя Баларама в отличие от Дилана живет вместе с Кришной на земле и сохраняет человеческий облик, пока не становится взрослым, самый его уход из этого мира ясно свидетельствует о его зооморфной природе. Однажды, когда он, погруженный в размышления, сидел на берегу морского залива, изо рта его вдруг выполз змей и, оставив его безжизненное тело, устремился в морские волны. «Сам океан поднялся ему навстречу в облике могучего царя змей, чтобы приветствовать гостя, его же собственную высшую аватару — змея вездесущих вод. Змеиная суть божественного героя, исполнив свою миссию, возвращается в хаос после гибели ее временной человеческой аватары»[717].

Универсальность и единосущность сверхъестественного прародителя имеет прямое отношение к мотиву инцеста, который достаточно часто фигурирует в историях о рождении. Этот мотив типичен для зачатия героя, и, анализируя его так, как мы анализировали другие мотивы, мы должны согласиться, что любое зачатие в некотором смысле инцестуально. Ведь если отец божественной искры в каждом человеческом существе по сути един, значит, мать, дитя, отец, жена, растения и животные суть духовные братья и сестры. Инцест, таким образом, «неизбежен в силу родства всего живого ab intra»[718]. Ту же истину можно сформулировать космологически. Родство и, соответственно, инцестуальная связь с животными и с природой вообще символизируют первичное единство, существовавшее до раздела живого и неживого, растений и животных, людей и зверей. Неслучайно во многих космогонических мифах начало бытия предстает как разделение изначальной цельности надвое — на небо и землю, сушу и воду, мужское и женское. Мифологические первосупруги — это брат и сестра, и от их инцестуального союза происходит все человечество. Насколько нам известно, легенд подобного рода в кельтской традиции не сохранилось, однако следует отметить, что в сагах Мифологического цикла упоминания об инцестуальных союзах не редкость и что некоторые роды Ирландии возводят свое происхождение к родоначальнику, зачатому в инцесте[719].

Когда наступит конец мира, все многообразие его форм вернется в состояние единения, которое с точки зрения самого мира являет собой хаос. Намек на это, видимо, содержится в одном старинном ирландском заклинании, при помощи которого Племена богини сумели одержать верх над племенем Фир Болг, а сыновья Миля в свою очередь победили Племена богини: суть этого сакрального текста сводится к тому, что мир, или время, эпоха, будет существовать, пока не смешаются друг с другом огам и аху, луна и солнце[720]. В другом стихотворном тексте, где богиня Бадб пророчествует о конце мира, среди предвестий гибели назван и инцест:

Сын взойдет на ложе отца,
Отец взойдет на ложе сына,
Каждый станет и братом себе, и зятем[721]

.

Таким образом, инцестуальное происхождение героя символизирует присутствие в нем некоего имманентного вселенского начала, альфы и омеги, и для этого начала нет ни брата, ни сестры, ни матери, ни отца, а в конечном счете — ни рода, ни вида, ни элемента.

О союзе между братом и сестрой иносказательно свидетельствует процитированный выше поэтический фрагмент «каждый станет и братом себе, и зятем». И слушатели, и рассказчики историй о рождении дивились тому, как инцест загадочным образом запутывает родственные связи и создает категории, которые обыкновенно никак не могут совпасть. В сохранившемся контексте повесть об инцестуальном происхождении Даолгаса была рассказана Финном в ответ на вопрос: кто был сыном собственной дочери? Аналогичным образом намек на рождение Куимине, который появился на свет в результате связи отца и дочери, звучит так: