Наследники господина Чамберса

Сколько бы это продолжалось и чем кончилось, сказать трудно.

Но тут, весьма ко времени, подоспело знакомство с Дидро.

Сначала Даламбер скрывал у нового приятеля свои математические книги. А затем решительный Дени быстро наставил своего нерешительного товарища на путь истинный.

Он боится родственников? Подумаешь! Волков бояться — в лес не ходить. Раз математика ему милее всего на свете — а это Дидро мог хорошо понять, — зачем же тратить силы на другое, нелюбимое? Надо рвать сразу, и притом бесповоротно!..

После некоторых колебаний, Даламбер согласился с Дидро.

Он забрал у товарища свои оставшиеся книги и снова перебрался в семью матушки Жаклин; там ждала его маленькая комнатка и было обеспечено полное понимание со стороны окружающих. Отныне он мог без помех заниматься любимой математикой. Ею, и только ею!..

В 1739 году, когда ему было чуть больше двадцати лет, Даламбер сделал свое первое сообщение в Академии наук.

Через четыре года он издал трактат по динамике, сразу же поставивший его в один ряд с крупнейшими учеными Европы. А затем его математические труды посыпались как из рога изобилия.

Стали поговаривать об избрании в Академию — математик был уже гордостью Франции. Сам граф Даржансон, высокопоставленный либерал-аристократ, взялся представить его действительным членам Академии и выразил надежду, что он будет избран.

Тридцатилетний академик! Небывалое явление!..

Его не выбрали. И не только из-за молодости.

Он ведь как-никак был незаконнорожденным! Да еще, сверх того, обладал слишком независимым характером.

Конечно, рано или поздно соперники должны были смириться. Но они еще долго мучили своего талантливого собрата, прежде чем наконец в 1765 году присвоили ему звание академика.

1765 год был годом окончания «Энциклопедии».

К этому времени гениальный математик давно уже стал известен и как выдающийся философ.

Даламбер рассказывал друзьям.

Матушка Жаклин, присматриваясь к занятиям своего названого сына, часто вздыхала. На вопрос, что ее тревожит, она ответила:

— Из вас никогда не выйдет ничего лучшего, чем философ.

— А что вы понимаете под словом «философ»?

— Это сумасшедший, который терзает себя на протяжении всей своей жизни только ради того, чтобы о нем говорили после его смерти!..

Даламбер и друзья много смеялись над подобным определением.

Но в изречении матушки Жаклин была и доля правды; вряд ли Даламбер много думал о том, что скажут после смерти, но уж при жизни терзал он себя предостаточно.

Его девиз был: «Бедность, истина, свобода». И Даламбер следовал этому девизу, постоянно и неукоснительно.

Фридрих Прусский после смерти Мопертюи настойчиво уговаривал его занять должность президента Берлинской Академии наук; Екатерина II просила его взять на себя воспитание юного великого князя, предлагая щедрое жалованье — сто тысяч ливров в год.

Философ без малейших колебаний отверг оба предложения. Деньги его не интересовали; он предпочитал оставаться свободным и независимым.

Просыпаясь утром, он с удовольствием думал о работе, которой будет заниматься днем, вечером же с еще большим удовольствием вспоминал о научных проблемах, разработку которых оставил на завтра.

При этом, однако, он вовсе не стал сухарем, педантом, замкнувшимся в своих формулах. В компании друзей Даламбер был весел, и остроты его повторял весь Париж.

Что же касается его философской системы…

Лучше всего она изложена в «Предварительном рассуждении» Даламбера к «Энциклопедии». Здесь он призывает отказаться от бесплодных поисков «первопричин» бытия, заниматься принципами частных наук и сделать главной задачей их классификацию. Не будучи последовательным материалистом и атеистом, как Дидро, Даламбер, признавая, подобно Вольтеру, «религию разума», утверждал, однако, что материя вечна и никакой бессмертной души нет, равно как нет и преград к человеческим знаниям.

Превыше всего Даламбер ставил разум.

— Разум, — говорил он, — смелый и хорошо направленный, — самое непогрешимое, что есть на свете.

Даламбер был очень чуток к людям.

Близкие боготворили его; Вольтер, с которым он находился в постоянной переписке, не жалел в его адрес лестных и теплых выражений. Но даже незнакомые, беседовавшие с Даламбером один-два раза, не могли избежать его обаяния.

Он был начисто лишен чувства соперничества, зависти, недоброжелательства.

Математик Лагранж упорно опровергал некоторые из его теоретических выводов. Однако, когда Лагранж попал в тяжелое положение, Даламбер затратил много сил на поиски ему места и, наконец устроив на выгодную должность, аттестовал его как человека с редким и возвышенным умом.