Наследники господина Чамберса

В 1738 году, благодаря поддержке королевы, доктор Гельвеций выхлопотал для своего сына очень выгодную должность генерального откупщика, приносящую 300 тысяч ливров в год.

Откупная система была одним из главных зол предреволюционной Франции. Испытывая хронический недостаток в деньгах, абсолютная монархия продавала богатым буржуа право собирать налоги в той или иной части страны за несколько лет вперед. Откупщики, стремясь увеличить свою прибыль, выколачивали деньги из населения, не останавливаясь ни перед какими жестокостями; им помогал весь аппарат государственного принуждения, включая полицию, жандармерию и даже армию. Естественно, народ ненавидел откупщиков лютой ненавистью, видя в них главных пиявок, высасывающих его пот и кровь.

Молодой Гельвеций по своему характеру и настроениям совершенно не подходил к выбранной для него роли. Знакомясь с сутью дела, он начал осуждать существующий режим и проникся глубоким сочувствием к обездоленным. Видя несправедливость тех или иных налогов, он, вопреки собственным материальным интересам, возбуждал ходатайства об их отмене. А когда из этого ничего не получалось, прибегал иной раз и к более радикальным средствам…

Вот как передает его друг и биограф фразу, с которой разгневанный Гельвеций однажды обратился к гражданам Бордо, отчаявшимся в отмене нового разорительного налога:

— До тех пор, пока вы ограничиваетесь жалобами, вы ничего не добьетесь. Соберитесь с оружием в руках и нападите на наших податных чиновников; их ведь не более двухсот, а вы можете выставить десять тысяч!..

Хорош совет со стороны богача, нажившегося милостью абсолютной монархии, ничего не скажешь!..

Должность генерального откупщика, все больше к ней охладевая, Гельвеций занимал до 1751 года. Потом, оставив ее, целиком погрузился в мир идей, который с юных лет привлекал его сильнее всего на свете.

…Гельвеций чувствовал в себе призвание к чему-то грандиозному, но долгое время не мог понять, к чему же именно. Его увлечения приходили и уходили по мере того, какой встречался и расходился с великими людьми, неоднократно появлявшимися на его пути.

Первым его увлек математик Мопертюи, увлек настолько, что Клод Анри серьезно решил сделаться геометром. Вскоре, однако, обнаружилось, что у него нет способностей к точным наукам, и затея отпала сама собой.

Впрочем, к этому времени неудавшийся математик был уже полностью очарован Бюффоном. Автор «Естественной истории» поразил своего нового обожателя многим. И тем, что жил и творил в высокой башне, отделенной от остального мира террасами тринадцати садов, и философским спокойствием, с которым взирал на треволнения света, и широтой взглядов, и глубиной познаний. Глазам изумленного Клода Анри вдруг открылась величественная картина прошлого земли, ее растительного покрова, ее древних и современных обитателей.

Биология влекла к себе Гельвеция, пока он не познакомился с Вольтером, после чего всеми помыслами его завладел Вольтер.

Властитель дум XVIII века оставил глубокий след в мятущейся душе своего нового ученика. Не говоря уже о том, что под влиянием Вольтера Гельвеций увлекся поэзией и сам написал около полудюжины довольно слабых стихов, переписка с великим просветителем дала возможность Клоду Анри разобраться в философии Локка и постичь основы эстетики; последнее обстоятельство окажет неоценимую услугу Гельвецию, когда он примется за собственный философский трактат.

Но прежде должна произойти еще встреча с Монтескье.

И ей суждено стать поистине решающей в жизни Гельвеция.

Первый раз Клод Анри побывал в замке Бред в то время, когда по делам службы находился в Бордо.

С тех пор он постоянно встречался с Монтескье и держал его в курсе всех своих радостей и печалей — такое неизгладимое впечатление произвел на него автор «Персидских писем».

Следует заметить, что и Монтескье был неожиданно увлечен молодым соратником, увлечен настолько, что показал ему — почти единственному — рукопись своего главного труда задолго до того, как приступил к его изданию.

Гельвеций был потрясен «Духом законов».

Громогласно заявляя повсюду, что автор столь гениального произведения должен быть признан «вождем законодателей», он наконец утвердился в решении, что и сам обязан посвятить себя написанию трактата подобного рода, хотя и с иной направленностью.

По-видимому, мысль эта вполне оформилась у Гельвеция к началу 50-х годов. И не потому ли именно в это время он окончательно отказался от должности откупщика?..

Восхищаясь своими старшими соратниками, Гельвеций, однако, далеко не во всем был с ними согласен и вовсе не собирался им слепо подражать. Так, Вольтера он вполне открыто критиковал за деизм, правильно утверждая, что бороться с религией и признавать при этом бога — непоследовательно; Монтескье же он справедливо упрекал в излишней терпимости к феодальному сословию, без уничтожения которого нечего было и думать об изменении существующего строя.

Обратим внимание на эту критику.

Она характерна: в ней нужно искать изначальную целенаправленность будущего труда Гельвеция.