Когда Джорджиана была еще подростком, дом Трумена Капоте продали за рекордные 12,5 миллиона долларов основателю компании «Рокстар Геймс». Этот четырехсекционный и пятиэтажный городской дом на Уиллоу-стрит между Пайнэппл и Ориндж-стрит в районе считался святыней. Как известно, именно в этом доме Капоте написал и «Завтрак у Тиффани», и «Хладнокровное убийство», на веранде этого дома отдыхал. Он опубликовал автобиографический очерк о Бруклин-Хайтс и устраивал друзьям экскурсии по своему обиталищу. Капоте принадлежал «фруктовым улицам». Когда создатель игры Grand Theft Auto захлопнул чековую книжку и получил ключи от дома номер семьдесят по Уиллоу-стрит, коллективный зубовный скрежет сопровождал его на всем протяжении от Променада до Монтегю-стрит. Новый владелец обратился сразу за рядом разрешений: устроить плавательный бассейн, счистить желтую краску, снести веранду. Это был кошмар. Кто променял бы Одри Хэпберн на вот это, да еще не где-нибудь, а в Бруклин-Хайтс?
Несколько недель после ужасной вечеринки по случаю объявления пола ребенка Джорджиану не покидали мысли о доме Капоте. Комиссия по охране памятников архитектуры организовала встречу с новым владельцем, совместными усилиями они разработали план. Бассейн он мог устроить, но вместе с тем – вернуть дому неогреческий облик, восстановить изначальный фасад, подобрать кирпич, соответствующий историческому, и пустить часть солидных прибылей от продажи Grand Theft Auto на придание особняку былой красы и славы, как в девятнадцатом веке. Новый владелец мог с комфортом расположиться в особняке и вместе с тем чтить унаследованную им частицу истории и культуры. В сущности, он даже изменил дом к лучшему. Может, именно этим и занимается Саша в доме на Пайнэппл-стрит. А Джорджиана, как отъявленный сноб, просто скрежещет зубами, подобно жителям района.
Кристин посещала психотерапевта на Ремсен-стрит, и Джорджиана записалась к нему на еженедельные приемы. Первые четыре часа терапии она рассказывала о Брэди и израсходовала за это время полкоробки бумажных платков, но в последующие недели разговоры велись в основном о ее семье, о деньгах, о Саше и добрачных соглашениях. Джорджиана начинала понимать, что ее отношения с деньгами неразрывно связаны с ее восприятием друзей и брака. Незаметно для нее самой всю жизнь ее приучали защищать свое богатство. У семьи имелись консультанты и по налогам, и по инвестициям, которые делали тщательные корректировки в конце года, чтобы компенсировать убытки, и, хотя они могли наслаждаться плодами своих трудов (или плодами трудов их предков), их растили в святой вере в то, что
Вспоминая, как называла Сашу охотницей за деньгами, Джорджиана испытывала жгучий стыд. Джорджиана ошибалась, считая, что Саша не подписала добрачку, но дело было даже не в этом. С классовой дискриминацией и снобизмом именно такого рода ей требовалось бороться. Нельзя стремиться искоренить неравенство в мире, продолжая поддерживать его в собственной семье.
– Это как с домом Трумена Капоте, – объясняла Джорджиана своему психотерапевту, скручивая между ладонями бумажный платок и сидя на обитом твидом диване в крохотном кабинете. Ее терапевтом была подтянутая женщина на седьмом десятке, тщательно одетая в нейтральные цвета, вдобавок местная жительница, пользовавшаяся кабинетом по очереди с детским психологом, поэтому на книжных полках стояли не только Фрейд и Клейн, но и маленькие пластмассовые фигурки – миниатюрные мамы, папы и дети. Джорджиану порой так и подмывало поиграть с ними, пока он рассказывала.
– Все в районе были возмущены, когда дом Трумена продали какому-то нуворишу, – удрученно продолжала Джорджиана.
– Знаете, что в этом забавно? – спросила психотерапевт, весело поблескивая глазами. – Дом семьдесят по Уиллоу-стрит Капоте даже не принадлежал. Он снимал квартиру на цокольном этаже у своего друга. И просто устраивал экскурсии по дому, пока его друг уезжал отдыхать.
Джорджиана невольно засмеялась.
Вернувшись домой тем вечером, она позвонила Саше и все время, пока звучали гудки, кусала губы. Говорить по телефону она терпеть не могла, все ее ровесники предпочитали текстовые сообщения, но, когда Саша ответила, Джорджиана прокашлялась и подавила в себе стеснительность.
– Саша? Это Джордж, – сказала она. – Я тут подумала – не хочешь как-нибудь сыграть в теннис?